Вам известна эта пустота небытия, в которую погружаешься под влиянием «веселящего газа»! Сколько времени продолжалось такое ощущение, я не знаю. Потом до меня донесся голос Гибберна. Я встряхнулся и открыл глаза.
Он стоял на прежнем месте и попрежнему держал стакан в руке. Разница была только в том, что теперь стакан был пуст.
— Ну? — сказал я.
— Ничего особенного не чувствуете?
— Ничего. Пожалуй, легкое оживление и только.
— А звуки?
— Никаких звуков, — сказал я. — Да… полнейшая тишина. Только где-то кап-кап… точно дождь. Что это такое?
— Это звуки распались на свои элементы, — пояснил Гибберн.
Впрочем, я не ручаюсь за точность его слов.
Он повернулся к окну.
— Видали вы когда-нибудь, чтобы занавески вешали вот так?
Я посмотрел на окно и увидел, что один уголок у занавески загнулся кверху, словно она застыла на ветру.
— Никогда не видал, — ответил я. — Что за странность?
— А это? — сказал он и растопырил пальцы, державшие стакан.
Я, конечно, не мог не вздрогнуть, ожидая, что стакан разобьется. Но не тут-то было! Он повис в воздухе, даже не шелохнувшись.
— Вы, конечно, знаете, — сказал Гибберн, — что в этих широтах падающий предмет делает в первую секунду приблизительно шестнадцать футов… То же самое происходит сейчас и с моим стаканом. Но он не успел сделать и сотой доли этих шестнадцати футов. Теперь вы имеете представление о силе моего «Ускорителя»?
И Гибберн стал водить рукой вокруг медленно опускающегося стакана, потом взял его за донышко, тихонько поставил на стол и засмеялся.
— Ну-с?
— Недурно, — сказал я и начал осторожно подниматься с кресла.
Самочувствие у меня было очень хорошее, голова работала легко, четко, но все во мне как-то страшно заторопилось. Сердце, например, делало тысячу ударов в секунду, и это не вызывало у меня никаких неприятных ощущений. Я выглянул в окно. Велосипедист, застывший на одном месте, с застывшим облаком пыли позади, стремглав догонял омнибус, который тоже не двигался ни на вершок. Я просто рот раскрыл от удивления при этом невероятном зрелище.
— Гибберн, — закричал я, — сколько времени действуют ваши проклятые капли?
— Не имею ни малейшего понятия! — ответил он. — Последний раз я принял их перед сном. Говорю вам, мне стало страшно. Тогда это длилось несколько минут, хотя минуты показались мне часами. Потом сила действия начала спадать, и довольно резко.
Я не ощущал никакого страха и очень гордился этим. Правда, нас все-таки было двое.
— А что будет, если мы пойдем гулять? — спросил я.
— Что ж тут такого?
— Ведь нас увидят!
— Что вы! Что вы! Нас никто не увидит! Мы понесемся, словно в сказке. Идем! Как вы предпочитаете — в окно или в дверь?
И мы выбрались в окно.
У меня богатая фантазия, я много читал о разных чудесах, многое пережил сам, но эта короткая прогулка по Фолькстону после нескольких капель «Новейшего ускорителя» была самым необычайным, самым ошеломляющим событием моей жизни.
Мы пронеслись через резную дубовую калитку, вылетели на дорогу и тотчас же принялись наблюдать за совершенно окаменевшим омнибусом. Верхушки колес, ноги лошади, кончик хлыста и нижняя челюсть кондуктора (он, видимо, собирался зевнуть) еле заметно двигались, но остальные части этого неуклюжего экипажа пребывали в абсолютном покое.
И все — совершенно бесшумно, если не считать легкого хрипа в горле зевающего кондуктора. Кучер, кондуктор и одиннадцать пассажиров казались неотъемлемой частью этой застывшей глыбы. Нам стало даже как-то неприятно, когда мы обошли омнибус со всех сторон. Такие же люди, как мы, и в то же время не похожие на нас застыли, остановились в самых непринужденных позах, не докончив начатых жестов.
Какая-то девушка и молодой человек улыбались друг другу. Эта улыбка грозила остаться на их лицах навеки. Женщина в развевающейся пелерине сидела, облокотившись на поручни, и вперяла немигающий взор в дом Гибберна. Мужчина, похожий на восковую фигуру, закручивал ус, а другой протянул окостеневшую руку с растопыренными пальцами вслед улетающей шляпе.
Мы глядели на них, смеялись над ними, корчили им рожи, а потом вдруг они стали противны нам, и мы пересекли дорогу перед самым носом велосипедиста и понеслись по направлению к скверу на берегу моря^
— Бог мой, — воскликнул Гибберн, — посмотрите-ка!
Перед нами была пчела; она медленно перебирала крылышками и двигалась со скоростью улитки, самой ленивой улитки, какую только можно себе представить.
Итак, мы подошли к скверу. Тут началось сплошное безумие. На эстраде играл оркестр, но мы услышали не музыку, а какой-то глухой хрип, похожий на приглушенное тиканье огромных часов.