Вселенная снова ожила и перестала отставать от нас, вернее — мы перестали обгонять ее. Такое ощущение бывает у пассажиров экспресса, резко замедлившего ход у станции. Сперва передо мной все закружилось, и я даже почувствовал приступ тошноты. Но это скоро прошло. Собачонка, повисшая в воздухе, наконец шлепнулась прямо на зонтик какой-то дамы. Это и спасло нас с Гибберном. Нашего внезапного появления никто не заметил, если не считать одного дородного старичка в кресле на колесиках, который вздрогнул, несколько раз покосился в нашу сторону и наконец сказал что-то сопровождавшей его сиделке. Да! Появились мы здесь неожиданно. Впрочем, брюки наши скоро перестали дымиться, хотя меня все еще припекало снизу.
Все, не исключая и музыкантов, впервые в жизни сбившихся с такта, заинтересовались женскими криками и лаем жирной болонки, которая мирно дремала у восточной стеньг павильона и вдруг, переброшенная какой-то неизвестной силой на запад, шлепнулась прямо на дамский зонтик. Замечу кстати, что от необычайной быстроты полета шерсть у нее оказалась слегка опаленной.
Все заметались, налетая друг на друга, опрокидывая стулья и кресла. Прибежал полисмен.
Не знаю, чем все это кончилось: мы боялись, как бы нас не впутали в историю, и поспешили скрыться с глаз больного старика, который мог привязаться к нам.
Придя в себя и немного отдышавшись, мы вышли на прежнюю дорогу и свернули к дому Гибберна.
Я шел и прислушивался к шуму позади, сквозь который явственно раздавался голос джентльмена, сидевшего рядом с пострадавшей дамой. Джентльмен распекал служителя сквера, осыпая его незаслуженными обвинениями:
— Собаку швырнули вы! Больше некому это сделать!
Способность воспринимать движение и звук вернулась к нам так внезапно, что я не успел произвести необходимых в таких случаях наблюдений. Кроме того, не мешало позаботиться и о себе — одежда все еще жгла нам тело, а спаленные брюки Гибберна превратились из светлых в темнобурые,-так что на обратном пути мне было не до научных наблюдений. Пчелы, конечно, на прежнем месте не оказалось. Я думал найти велосипедиста, но, когда мы вышли на Сендгэйт-роуд, он уже скрылся из виду. Зато омнибус громыхал как ни в чем не бывало и двигался довольно быстро, а его пассажиры вдруг ожили и вели себя вполне нормально.
Нам удалось заметить только одно: подоконник, с которого мы спрыгнули на улицу, был слегка прожжен в нескольких местах, а на тропинке остались глубокие следы от наших ног.
Таковы были результаты моего первого знакомства с «Новейшим ускорителем». Все это произошло в течение одной-двух секунд. Мы прожили полчаса за то время, которое понадобилось оркестру, чтобы сыграть два такта. Весь мир словно замер, давая нам возможность приглядеться к нему. Принимая во внимание все обстоятельства дела и главным образом ту опрометчивость, с которой мы выскочили из дому, нужно признать, что все могло окончиться для нас значительно хуже. Кроме того, наш первый опыт доказал, что Гибберну придется еще много поработать над своим «Ускорителем», прежде чем этот препарат станет пригодным для массового употребления, в чем я не сомневаюсь.
В дальнейшем Гибберн устремил все свое внимание на то, чтобы урегулировать силу этих капель, и мне приходилось не раз принимать различные дозы «Новейшего ускорителя» под его наблюдением. Все сходило благополучно, впрочем, надо сознаться, что, приняв капли, я уже не решался выходить на улицу.
Этот рассказ написан мною за один присест под действием снадобья профессора Гибберна. Я отрывался от работы раза два, не больше, чтобы откусить кусочек шоколада. Рассказ был начат мною в 6 часов 25 минут, а теперь на моих часах тридцать одна минута седьмого. Посудите сами, как это удобно — вырвать среди суматошного дня время и отдаться целиком своей работе!
Теперь Гибберн занят выяснением зависимости между той или иной дозой «Ускорителя» и тем или иным организмом. В противовес этому составу он надеется изобрести соответствующий «Замедлитель», который будет обладать свойствами, прямо противоположными свойствам «Ускорителя». Прием одного этого лекарства позволит пациенту растянуть секунды своего времени на несколько часов и погрузиться в апатию, застыть наподобие ледника при любых, даже самых неподходящих обстоятельствах.
Оба эти препарата должны произвести революцию в культурной жизни человечества. Они положат начало тому освобождению от Ига Времени, о котором писал Карлейль. Если «Ускоритель» поможет нам сосредоточить всю свою силу на каком-нибудь отрезке нашей жизни, требующем наивысшего подъема, то «Замедлитель» обеспечит полное спокойствие в ее самые мучительные и тяжкие минуты.