Так его и нашли мать и Джену Пэдурян, который только час назад приехал со станции, услышал, что Ион вернулся, и поспешил к нему. Перепуганная старуха завопила: «Господи, помоги!» Джену Пэдурян крикнул, чтобы она лучше принесла ведро воды, и попытался поднять Иона, но тот был тяжел, и, казалось, жизнь покинула его. Джену подсунул ему под голову три подушки и вылил на него целое ведро воды.
Ион Кирилэ открыл мутные, безжизненные глаза и взглянул на них, не узнавая. Он простонал: «Не мешайте мне умереть», — как сказал бы: «Не мешайте спать».
— Ион! — дико взвизгнула Сусана и принялась его трясти.
— Чего ты, мама? — недоуменно спросил он.
— Встань! Что с тобою? Очнись!
Ион тяжело поднялся и сел на край кровати. Посмотрел на них и вздохнул.
— Добрый день, Джену! Приехал?
— Приехал, Ион. Что же это ты пугаешь людей…
— Как поживаешь, Джену?
— Хорошо, а ты?
— И я хорошо.
Потом он увидел, что его рубашка промокла, и пригладил рукой волосы, с которых капала вода. Попросил у матери полотенце и рубашку, вытерся и переоделся. Он двигался просто и естественно, обходя лужу посреди комнаты, как будто не случилось ничего необычного.
— Ну и ждал же я тебя, Ион, — сказал Джену Пэдурян, с трудом приходя в себя после испуга. Он перезабыл все слова, которые приготовил по дороге сюда, уже не мог их вспомнить и говорил, что в голову приходило. Джену был такой же, как и все местные крестьяне: сильный, кряжистый, хотя, пожалуй, лицо у него было несколько более открытое, а ум — более живой, чем у других. В молодости он был большим забиякой, и на его левой щеке остались, на память о прежнем буйстве, шрамы от ножа, но они ясно выступали, только когда он сердился или сильно волновался, как сейчас.
Ион Кирилэ с усталой улыбкой смотрел на друга, удивляясь, что у него нет сил радоваться этой встрече, о которой он так мечтал.
— Ну и ждал же я тебя, Ион! — повторил Джену.
— Почему ты меня ждал?
— Ты еще спрашиваешь!
— Никто меня не ждал.
— Скажешь тоже! Да бедная тетка Сусана дни и ночи о тебе вспоминала. А с Константином сколько мы толковали и думали, что вот ты приедешь домой… Будешь жить как человек, вместе с нами, в колсельхозе…
— Вы, может быть, меня и помнили, а другие забыли.
— И другие не забыли, Ион, да ведь ничего нельзя было сделать. Должен же ты это понять. Судьба соткана не из одних белых нитей.
— Моя судьба черна, как земля.
— Ион, ты же знаешь, что на этом свете, пока человек жив, все можно залечить.
— Не все, Джену. Кое-что не залечишь никогда.
— Все вылечишь, если захочешь.
— Ты говоришь — если захочешь. — И вдруг он вскочил и отчаянно крикнул: — Джену, хоть ты не мучай меня.
— Ты сам себя мучаешь, Ион, — медленно сказал опечаленный Джену.
Ион снова опустился на край кровати и закрыл лицо руками, не желая больше говорить. Джену тоже молчал, понимая, что те слова, которые он приготовил, еще нельзя произнести, а тех, которые нужно бы сказать, он пока не знает. Он был такой же крестьянин, как другие, и так же, как другие, был убежден, что больше всего надо оберегать Иона от воспоминаний. Ион в полной мере искупил свое преступление, потеряв в конце концов и женщину, из-за которой убил человека. А то, что Джену услышал от Иона, еще больше подкрепило эту уверенность.
Пока они спорили, Сусана слушала их, застыв на месте. Теперь она машинально приготовляла еду: принесла хлеб, свиное сало, лук, миску с брынзой, потом бутылку водки и две стопки. Она испуганно поглядывала на Иона и Джену. В душе она сравнивала сына с погибшим от морозов деревом, у которого весной лишь одна ветка дала почки, а теперь и эту ветку точит изнутри черный червь. Может быть, только Джену сумеет уничтожить этого черного червя, и тогда из почек вырастут листья и цветы, и дерево, мало-помалу обновляясь, оживет.