Джену Пэдурян и Константин Кирилэ застали его за столом. Они вошли, смеясь, и Ион недоумевал, с чего бы им так радоваться. Не успели они еще сесть, как Константин, смеясь еще громче, заявил:
— Хватит, Ион… довольно ты сидел сложа руки. Пора приниматься за дело.
Ион изумленно глядел на них. Как они догадались, что ему пора приниматься за дело? Он сознавал, что ему недостает именно этого. Он даже ощутил это приятное расслабление мышц, когда берешь в руки косу, смотришь на высокую, мокрую от росы траву и знаешь, что через мгновенье мышцы снова напрягутся. Нет ничего равного этому наслаждению, оно лучше, чем первые три стакана вина; быть может, только любовь дает душе такой сладкий покой.
— Скоро уборка, Ион, — продолжал Константин. — Пшеницы у нас урожай большой. Нам нужны рабочие руки.
— Стало быть, вы берете меня на поденную работу?
Друзья рассмеялись.
— Этого нельзя. Ты подашь заявление, и мы примем тебя в колсельхоз. Сделаем тебя коллективистом на диво.
Ион задумался.
— Какое же заявление подавать?
— Общему собранию.
— И вы думаете, меня примут?
— Об этом и говорить нечего. Примут, не сомневайся.
— И венгры?
— Ну, а как же?!
Ион снова в раздумье помолчал. Для него все это было еще не вполне ясно, но если он будет работать, то, возможно, ему станет легче.
— Как надо писать это заявление? — хрипло спросил он, боясь, как бы друзья не прочли его мысли: ведь он не намерен долго оставаться с ними и соглашается только потому, что ему необходимо работать, иначе он за это время сойдет с ума.
— Да оно написано. Ведь ты имеешь право: земля твоя в общем хозяйстве. Ты должен только подписать.
Ион Кирилэ подписал заявление, а потом прочел его, запинаясь на некоторых незнакомых, непонятных словах, но друзья не дали ему долго раздумывать. Да он и сам не имел охоты расспрашивать: из вопросов рождаются разговоры, а разговоры вызывают новые вопросы, и так далее, пока все не начинают видеть тебя насквозь, как будто ты стеклянный.
— Завтра вечером общее собрание. Будем обсуждать план уборки колосовых.
— Чего?
— Ну, жатвы. Обсудим и твое заявление, и с завтрашнего вечера ты член колсельхоза, а с понедельника примешься за работу.
— Вот как!
— А то как же?
А Ион думал лишь одно: «Чего же я радуюсь! Ведь это все ни к чему».
— А теперь пойдем, посмотришь наше хозяйство.
Втроем они пошли к верхнему концу села, где пойма Муреша суживалась и где были расположены огороды. Молодые девушки пропалывали раннюю капусту. На огромном участке другие девушки, кажется, еще моложе, маленькими тонкими мотыгами пололи лук.
Потом они по знакомой Иону еще с детства тропинке поднялись в гору и прошли сквозь кусты терна и шиповника. В высокой, редкой траве прятались побеги ежевики, столько раз царапавшие ему до крови ноги, когда он был ребенком. Перебрались через Козий овраг, где в старину пасли коз, и вышли на Подень — высокую, довольно обширную, ровную как ладонь площадку. Там, почти на сорока гектарах, не росло ничего, кроме превосходной кукурузы с широкими, отливающими синевой листьями. Порой, когда они проходили мимо вытянувшегося вверх, зацветшего раньше времени стебля кукурузы, с него слегка осыпалась пыльца. На краю поля слышались веселые голоса, кто-то крикнул:
— Председатель идет…
Они подошли к людям, которые, не прерывая работы, здоровались с председателем. Константин нагнулся и, раскидав рукой свежую, только что вскопанную землю, мягкую и теплую на ощупь, раздраженно крикнул:
— Сколько раз я вам говорил, чтобы вы не окучивали?
— Да, да. Ладно, мы уже не окучиваем.
— Вы все так говорите, а у половины кукурузы на корнях такие кучи, что хоть сиди на них, как на стуле.
— Ну, ладно, ладно, этого больше не будет. Не кричи…
— Вот теперь и разбрасывайте кучи. Иначе не приму ведомость, и вы останетесь без трудодней.