Эта история начинала меня раздражать. Все чаще приходило в голову, что мне так и не удастся научить этого человека азбуке, и это огорчало меня. Лепэдату нравился мне, и я никак не мог примириться с мыслью, что он останется неграмотным из-за моего неумения справиться с его упрямством. Я должен вновь и вновь настаивать на своем.
Во время урока я подходил к нему и спрашивал его тем же тоном, каким спрашивал других:
— Ну, как дела?
Он поднимал на меня свои удивительно ясные голубые глаза, застенчиво улыбался и отвечал, пожимая плечами:
— Хорошо! Все хорошо учатся.
— Они-то учатся, а вы?
— Не под силу мне! — и он опускал глаза.
— Но ведь другим же под силу!
— Они другое дело! А вот я… — И он вздыхал и прибавлял еле слышно: — Я туп!
Так прошло около трех недель. Каждый из учащихся знал уже пять-шесть букв, связывал из них слова, по-детски радуясь своим успехам, горя нетерпением перейти к новым буквам. А Маноил Лепэдату как будто застыл в своем упорстве.
Ему тоже выдали тетрадь и карандаш, но он никогда не приносил их с собой. Я решил пристыдить его: положил перед ним другую тетрадь и вложил ему в руки карандаш.
— Попробуйте! — сказал я. — Это совсем легко. Вот так. Проведите линию, а потом еще и еще одну.
Его лицо осветилось улыбкой.
— Славный вы человек, товарищ учитель! Очень хороший. Только зря вы тратите время на меня. Не по мне эта учеба!
— А вы попробуйте. Другие тоже ничего не знали, а вы же видите, как у них дело пошло. Вы приходите сюда каждый вечер, разве вам не хочется стать грамотным? Как вы можете сидеть здесь сложа руки?
— Мне нравится здесь. Я рад за них, рад, что они учатся грамоте.
— Учитесь и вы!
— Не могу!
Раза два я не сдержался и, повысив голос, упрекнул его:
— Вы, видно, не хотите учиться! Да, да, вы не хотите учиться. В этом все дело!
Он не сразу ответил и помрачнел. Отвернув глаза и крепко сжав руки, он с трудом выдавил из себя:
— Эх, и еще как бы хотел я учиться… только не по мне учеба. И когда мальчишкой был, тоже учеба впрок не шла. Был глуп и туп. А теперь… Нет уж, напрасно все это…
— Только бы вам захотеть по-настоящему, дело пошло бы на лад.
Он не ответил мне, лишь махнул безнадежно рукой.
Рядом с ним, на той же скамье, сидел его самый близкий друг, конюх Ион Павел. Он был моложе Маноила, небольшого роста и с преждевременно постаревшим от тяжелой жизни лицом. Умный и сметливый, он был лучшим моим учеником. Я попросил его помочь мне. Он не задумываясь согласился, так как Маноил был ему ближе родного брата. Наша хитрость была очень простой, и маленькие барсучьи глаза Иона Павела заблестели от удовольствия при мысли, что мы обманем Маноила ему же на пользу.
Мы задумали разбудить в нем самолюбие, показать ему, как вчера еще неграмотные люди читают самые трудные тексты: газеты, сказки. И Ион Павел, работавший в госхозе под началом Маноила Лепэдату, больше всех подходил для этой цели. Чтобы не ударить лицом в грязь, Ион Павел усердно готовился, в свободное время приходил ко мне домой и два-три раза прочитывал выбранный нами текст.
Но наша хитрость оказалась напрасной. С радостным изумлением на лице Маноил Лепэдату слушал, как его друг, слог за слогом, растягивая гласные, спотыкаясь на незнакомых словах, но все же не срываясь, прочитал до конца коротенький рассказ о курице, высидевшей утенка. А когда его друг дочитал, он воскликнул с радостной улыбкой ребенка, наконец получившего долгожданную игрушку:
— Ай да Ион! Молодец! Здорово у тебя получается! И рад же я за тебя!..
И, еще раз отклонив все наши попытки убедить его, что и он в состоянии научиться читать, добавил с приветливой улыбкой:
— И здорово же ты соображаешь, Ион!
Я уже начал отчаиваться, но тут мне пришла в голову новая хитрость. Я написал длинную корреспонденцию в местную газету, рассказав об этом случае. К нам приехал работник газеты, который терпеливо и тщательно проверил все, что я написал. В результате этого посещения появился очерк, где он очень тепло отзывался об этом человеке, подлинном мастере своего дела.
Маноил Лепэдату внимательно прослушал очерк, безучастно взглянул на свой портрет, помещенный в газете, и сказал:
— Писать-то он умеет. Но стоило ли об этом писать! Подумаешь, великое чудо — выращивать добрых коней!..
На некоторое время я оставил его в покое, но, когда он, как всегда застенчиво, заходил в класс, я смотрел на него в упор, притворяясь сердитым. Он отвечал мне кротким, как бы извиняющимся взглядом и опять садился на свое место на последней скамье.