Там наверху возвышалась огромная металлическая мачта рыжеватого цвета, которая сильно накренилась и держалась лишь благодаря нескольким стальным растяжкам. Не представляя точно назначения мачты, я еще раз оглядел всю позицию. Посмотрел на часы: приближался момент атаки. Телефон, стоящий у меня за спиной, тут же затрещал. Это батальонный вызывал одновременно на провод всех четырех командиров роты.
— Уточняю направление атаки, — сообщил он торопливым голосом. — Смотрите на вершину… Как раз цель хорошо видна!.. Это антенна радиостанции «Донау»!
В тот же момент загрохотала наша артиллерия. Высота окуталась завесой. Взрывы сотрясали ее до основания. К небу взлетали огромные светящиеся столбы пыли, огня и дыма, которые заволокли постепенно всю гору и плотным кольцом охватили часть железной мачты. Вскоре исчезла из поля зрения и проволочная паутина высокой ажурной антенны, больше не были видны неприятельские позиции… Мы выскочили из укрытий и бросились в атаку. Не знаю, как быстро мы достигли первой террасы, но здесь нас остановил заградительный огонь немцев, засевших в своих надежных укрытиях. Не удались на этой линии атаки второй и третьей цепи наступающих. Там на первой террасе мы оставили почти половину наших солдат…
Готовясь к новой атаке, начали медленно перестраиваться. Командир полка срочно потребовал план боевого расположения гитлеровских войск, которое я наблюдал с расстояния лишь нескольких десятков шагов. Начертив план, я оглянулся на траншеи, ища, кого бы мне отправить в штаб полка. К своему удивлению, увидел подле себя Мурю. Один рукав его кителя был разорван сверху донизу, и сквозь лохмотья зияла кровавая рана. Одежда его была покрыта грязью и копотью, мрачный взгляд полон ненависти. Я протянул ему донесение.
— Дядя Думитру, отнеси это в штаб… Только сперва сходи в санчасть на перевязку!
Он взял пакет дрожащей рукой и спустился вниз по траншее под непрерывным обстрелом немцев.
Первую террасу пришлось нам штурмовать еще два раза, но по-прежнему без всякого результата. Между позициями лежало множество убитых и раненых. Обессиленные солдаты были не в состоянии доползти к своим. К полудню мы занимали исходные окопы, откуда начали наступление на рассвете. Облако дыма и пыли, окутывавшее высоту в течение пяти-шести часов, осело, снова открыв рыжеватую мачту антенны.
Вид высоты, лежавшей перед нами, изменился: земля была еще больше выдолблена, из нее торчали выбитые столбы проволочных заграждений, мачта наклонилась еще ниже к земле.
С командного пункта батальона, с которым я связался, мне сообщили, что радиостанция «Донау» продолжает работать и передает в эфир последние пропитанные ненавистью призывы гитлеровцев. Скоро это стало известно всем. Людей охватил яростный гнев.
Забывая всякую предосторожность, они выскакивали из укрытий и взволнованно требовали:
— Хватит! Давай кончать с этой мразью!
— Сволочи! — выругался один из пулеметчиков. — Псы проклятые! Не кончили еще рычать!
— Глотку заткнуть бы им побыстрее… землей!
— Что мы сидим, братцы? Господин младший лейтенант, ведите нас в атаку! — не выдержали некоторые.
Однако мы не двинулись с места. Ожидалось подкрепление. К нам двигалась мощная советская колонна. А пока нам предстояло удерживать занимаемую позицию и выслать навстречу советским войскам связных, чтобы ночью провести их на передовую. Получилось так, что Муря, только что вернувшийся с задания, отправился в деревню, откуда надо было показать дорогу советским войскам.
Все это происходило 8 мая 1945 года…
К вечеру командование батальона решило выдвинуть свежую роту на передовую, а нам было предложено отдохнуть в саду. Однако здесь не оказалось для нас места: не только сад, но все кругом было занято советской пехотой и забито танками, тяжелыми орудиями, «катюшами». Здесь нетерпеливо ждал нас Муря. Он-то и провел меня в находившийся неподалеку от сада обширный двор, где расположилось советское подразделение, с которым, как предполагалось, мы должны были на следующий день атаковать высоту 310. Люди перемешались. Ради предосторожности выбрав место у разрушенных стен хозяйственной постройки, расселись поудобнее, чтобы поужинать, покурить.
Муря провел меня на конюшню, чудом уцелевшую после артиллерийского обстрела. Забравшись на чердак, я растянулся на сене, мертвецки усталый, забыв о еде и куреве, и тут же уснул…
Очнувшись на сеновале, сначала я растерялся. Я понял, где нахожусь, и вспомнил все последние события лишь после того, как увидел звезды в дверном проеме сеновала. Рядом со мной зашуршало сено, послышался шепот. Я прислушался. Нельзя было сказать, что это был обычный разговор: говорящие безжалостно коверкали русские и румынские слова, стараясь лучше понять друг друга. Одного из них я узнал по голосу: это был Муря. Видно, он толковал с одним из советских солдат. Они поделились табаком и теперь, распластавшись на сене, курили в свое удовольствие цигарки толщиной в палец, свернутые из газетной бумаги. Я тихонько приподнялся на локте, стараясь не шуметь. В свете вспыхнувшей цигарки я видел лицо советского бойца; он казался старше Мури. Лицо, изборожденное глубокими морщинами, украшали длинные, густые, украинские усы.