— Ура-а-а! А-а-а! Ура-а-а!
Затем, перезарядив ружья, они долго еще стреляли в воздух, к звездам. Но их выстрелов уже не было слышно. Они тонули в мощно гремевшем вокруг гуле беспрерывно стрелявших сотен и тысяч винтовок, автоматов, пулеметов. Все чаще мелькали огни трассирующих пуль.
Растерявшись, я бросился к выходу и, удивленный, остановился около Мури и Андрея Ивановича. Перед моими глазами протянулась широкая огненная лента. В воздух стреляли тысячи ружей. С ними перекликалась сердитая дробь сотен пулеметов. На фоне темной громады высоты 310 вспыхивали разноцветные ракеты, красочным пунктиром проносились трассирующие снаряды скорострельных орудий. Глухо бухала где-то тяжелая артиллерия. В ярком свете взрывов и вспышек ракет на высоте 310 молнией блеснула перед глазами стальная мачта радиостанции. Она наклонилась еще ниже к земле. Над немецкими позициями царила глубокая тишина… А внизу среди развалин чешской деревни тысячи людей — румынские и советские солдаты — обнимались друг с другом, подбрасывали вверх фуражки и дружно подхватывали:
— Ура-а-а! Ура-а-а!
Охваченный волнением, я теребил Мурю:
— Что тут творится, дядя Думитру?
— Мир, господин младший лейтенант! — крикнул в ответ Муря. — Ура-а-а! Мир!
— Мир! — пробасил и Андрей Иванович, размахивая фуражкой над головой. — Мир, мир!
Непостижимо для нас с этого момента мощная полоса огня, свидетелями которой мы только что были, начала гаснуть, и вскоре от края до края над всей линией фронта воцарилось молчание. Это была глухая, всеобъемлющая, ничем не нарушаемая, глубокая тишина. Казалось, звезды застыли в небе, перестала дышать земля, не дрогнул воздух, остановилось само время. Меня вдруг осенила мысль: именно в этот миг жизнь и время готовятся вступить в новый мир. Я вздрогнул. Это первое мгновение мира потрясло мое воображение, действительность превзошла все прежние мечтания. Я уверовал тогда раз и навсегда в то, что настало время стремиться к вечному миру. Я переживал все величие этого стремления.
— Миру мир! — зазвучал еще громче голос Андрея Ивановича с явным желанием пробить столь непривычную для фронта тишину.
С еще большей силой, чем прежде, зарокотали ружья и пулеметы, забухали орудия. Воздух между небом и землей превратился в клокочущее месиво огня и раскаленного железа. Весь этот адский гул покрывало раскатистое «ура» бойцов, звучащее победоносной песней, могучим гимном всей вселенной.
В ту памятную ночь долго гремели залпы, мрак разрывали огненные шары ракет, небо переливалось красными, серебристо-зелеными, желтыми красками.
— Ну, а теперь, Андрей Иванович, — обратился Муря к своему другу, — теперь дай бог нам здоровья! Такую жизнь построим на радость всем!..
Стоя по-прежнему там, на чердаке, они крепко обняли друг друга, расцеловались, стыдливо пряча от взгляда других выступившие на глазах слезы…
Как завороженный, все еще смотрел я на пылающие огни выстрелов над линией фронта, когда вдруг меня окликнули снизу. По лестнице, прислоненной к стене, я спустился вниз и здесь распечатал пакет, принесенный связным. При свете спички, зажженной солдатом, я прочел полученный приказ, затем посмотрел на часы. С момента окончания войны прошло уже четверть часа. Я сообщил об этом солдатам, и они опять закричали «ура». В приказе было еще одно предписание. Для его выполнения я выбрал Мурю и позвал его с чердака. Опять чиркнули спички, я внимательно осмотрел Мурю с ног до головы, заставил его несколько раз повернуться, наконец сказал ему:
— Даю тебе пятнадцать минут, чтобы побриться, надеть лучшее обмундирование, какое только найдешь у людей в роте. Сменишь винтовку на автомат. Ясно?
Муря взглянул на меня, озадаченный, но не осмелился ничего спросить. Он куда-то засеменил торопливыми шагами. Потянувшиеся за ним солдаты протягивали ему на выбор пояса, противогазы, автоматы, кто-то снял шинель, другой предложил новенький китель. Я не знаю, кто ему дал бритву, но через пятнадцать минут он стоял в парадном обмундировании, окруженный любующимися им солдатами. Я снова осмотрел его при свете спичек, заставил еще раз обтереть сеном ботинки и отправил в штаб полка.
На рассвете Муря вместе с другими воинами-парламентерами должен был отправиться к гитлеровцам на высоту 310 для переговоров. Они должны были сообщить им, что весь немецкий фронт от Балтийского моря до Вены рухнул; что подручные Гитлера подписали безоговорочную капитуляцию; что их сопротивление на этом участке лишено всякого смысла…
Некоторое время спустя наш фронт снова затих. К утру закончилась новая дислокация. Все советские и румынские подразделения, находившиеся в деревне и окрестностях, были переброшены на передовую. Танки, артиллерия и «катюши» стояли по-прежнему в садах и крестьянских дворах, замаскированные.