На заре мы оказались снова в забрызганных накануне кровью наших солдат окопах, перед немецкими укреплениями и железной мачтой радиостанции на высоте 310. В полной боевой готовности мы всем фронтом по единому сигналу должны были двинуться в наступление…
Парламентерам предстояло перейти линию фронта на нашем участке. Это место выбрали не случайно: отсюда было рукою подать до первой террасы высоты. На далеко выдвинутых впереди аванпостах нашей позиции делегация задержалась, чтобы наметить свой путь через проволочные заграждения и минные поля. Среди советских парламентеров этой смешанной делегации я увидел нашего ночного гостя — солдата с длинными густыми усами. Он и Муря стояли позади двух офицеров и перекидывались изредка словами, улыбаясь друг другу. К ним пробрались по траншеям наши солдаты, и, пока офицеры уточняли дорогу, они разговорились. Один из них особенно усердствовал:
— Муря, — советовал он, — с ними говорить знаешь как надо! Как бы не прошляпить, смотри! Мы их побили, а не они нас! Сам видел, какой гостинец приготовлен для них в селе, в саду! Пусть только они посмеют выстрелить хоть раз! В порошок сотрем их!
— Что вы еще выдумали? — вступился другой. — Черт их подери! — выругался он. — Нечего церемониться с этими, гадами! Дайте им, сволочам, по морде, не то мы сами вылезем из окопов и забудем, что они просили мира.
Муря начал было им разъяснять, что дело обстоит не так. «Тут, мол, не обойтись без «дипломатии» (видно было, что его проинструктировали), раз мир — не к чему понапрасну кровь проливать…» Объяснить это толком он не успел, потому что парламентеры поднялись во весь рост и двинулись к немецким позициям. Идущий впереди делегации нес белый флаг.
Взбудораженные бойцы опять заняли свои места в окопах, продолжая проклинать эту «дипломатию» и гитлеровцев, засевших в своем логове на холме. Время от времени слышалось только позвякивание затворов.
Я следил за делегацией в бинокль. Долго не мог я оторвать глаз от Мури: шел он гордо, с достоинством, стараясь одним своим видом внушить страх гитлеровцам. Однако, как ни старался Муря держаться прямо, но сутулился он больше других. Эта привычка напоминала о его прошлом, о годах рабства на земле Кристофора. Я от души радовался своему выбору: «Пусть перед ним склонят головы немцы!»
Вместе со мной на протяжении всего фронта в несколько километров, охватившего полукругом высоту, занятую немцами, тысячи людей следили за делегацией затаив дыхание, готовые в любую минуту обрушиться огнем на врагов. В укрытиях на краю деревни и под деревьями в саду мощно гудели моторы тяжелых тридцатитонных танков, угрожающе поднимались стволы заряженных орудий, были сняты чехлы с железных остовов грозных «катюш». Достаточно было одного сигнала, чтобы все мы оставили окопы и ринулись в последний бой с гитлеровцами, в последнюю атаку.
По «ничейной земле» делегация прошла спокойно, без помех; решительным шагом она приближалась к проволочным заграждениям противника. Казалось, кроме этих людей, нет ничего живого на этой стороне, где уже отгремела война, оставив после себя развалины и опустошенную землю. Продолжающаяся тишина напоминала мне первые мгновения мира, и я переживал волнение тех минут…
На немецкой стороне по-прежнему не видно было никакого признака жизни, там не подняли ожидаемого нами белого флага в знак покорности. Когда делегация, миновав проволочные заграждения, подходила к первой террасе, немцы открыли огонь, бешеный, смертоносный огонь из сотен автоматов, пулеметов, минометов, пушек… От неожиданности я окаменел… Двое из шедших парламентеров пошатнулись, упали навзничь, словно подкошенные. Остальные залегли, прячась в воронках.
— Что они делают, поганцы? — заскрежетал зубами солдат, стоявший рядом со мной.
Целой вечностью показалось мне то мгновение, после которого я услышал за нашими спинами урчание танков, с бешеной скоростью вырвавшихся из своих укрытий. Над нашими головами со свистом пронеслись первые снаряды пушек, веером рассыпались огненные стрелы «катюш», фыркая и шипя летели и разрывались мины; безостановочно строчили пулеметы, небо бороздили ракеты… Страшный ураган огня и раскаленного металла бушевал над высотой, земля гулко ухала, стонала, содрогаясь до самых глубин. Огромные клубы черного дыма и пыли снова окутали высоту 310, скрыв железную мачту радиостанции. В просветах было видно, как рухнули укрепленные позиции немцев. Каждый взрыв выворачивал землю, поднимая на воздух столбы проволочных заграждений, подрывал заложенные в землю мины. Пушки били по бетонным блиндажам, которые крошились и расстилались грязно-серым облаком пыли.