Когда танки поравнялись с нашими позициями, я поднял солдат в атаку. Обезумев от ярости, люди бежали с неистовым криком. Огромный вал всесокрушающей силы беспощадно обрушился, чтобы смести, стереть с лица земли казавшиеся неприступными позиции врага. Вместе с танками мы нырнули в плотное белое месиво, под которым еще дрожала земля. Попадавшихся немцев поднимали на штыки. Человеческая лавина безудержно устремилась на немецкие позиции.
Преодолев последнюю, третью, террасу, мы оказались на самой вершине холма. Вся земля была здесь изрыта выбоинами, горели немецкие блиндажи, в исковерканных до неузнаваемости траншеях и укрытиях валялись ружья и пушки, дымились разбитые, изрешеченные снарядами танки, плашмя лежала поврежденная металлическая антенна.
Из-под развалин, из глубоких траншей стали выходить гитлеровцы, подняв руки и дрожа от страха.
После этой последней атаки немногие из них остались в живых. С трудом волоча ноги, они двигались к загону из обломков стен.
Бой перекинулся на противоположную сторону холма. Когда на нашем участке пыль и дым понемногу рассеялись, я заметил солдата, направлявшегося к нам. На спине он нес раненого, которого осторожно опустил на постланную на земле плащ-палатку. Раненый застонал, его лицо и грудь заливала кровь. Это был единственный парламентер, избежавший смерти. В нем я узнал Мурю. Я наклонился над ним, вытер его глаза и лицо рукавом. Узнав меня, скривив лицо от боли, он улыбнулся. Его взгляд поразил меня. В нем отражалось то новое, что родилось в солдате, когда он шел к немцам посланником мира.
Я приподнял голову Мури, чтобы он мог увидеть жалких, напуганных до смерти гитлеровцев, размахивающих большими белыми платками. Глаза дяди Думитру злобно сверкнули, его обессиленная рука лихорадочно потянулась к оружию, которого не было рядом. Он попросил нас принести к нему Андрея Ивановича. Когда Муря взглянул на пробитое пулями тело советского воина, лицо его потемнело, искривилось болью, злобой, пальцы судорожно впились в землю. Он попытался ползти к немцам.
— Псы бешеные! — проклинал он. — Убийцы! За что человека погубили?
Я бросился к нему, обнял, успокоил его. Я снова вытер рукавом испачканное кровью лицо. Слезы, душившие Мурю, застилали глаза, и вот они неудержимо хлынули по щекам. Рыдания сотрясали его тело, он плакал, как бессильный ребенок. Вцепившись в мою руку искусанными губами, он бормотал:
— Убили Андрея Ивановича, господин младший лейтенант! За что, спрашиваю вас? Мир собакам предлагали!
Не отпуская моей руки, ослабевший Муря все твердил:
— Будьте беспощадны, господин младший лейтенант! Беспощадны!
Я гладил его и, когда он успокоился, опустил его голову на руки санитара.
Пленных гитлеровцев мы загнали в темные траншеи и выставили охрану. Вместе с оставшимися солдатами мы бросились на помощь частям, штурмовавшим холм с противоположной стороны. Все яснее различали мы раскатистое «ура!» наших частей, идущих в атаку. Грозно урчали тяжелые танки. Бушевала последняя атака кровопролитной войны, сотрясая землю и воздух. Она была слышна далеко за линией фронта.
Перевод с румынского И. Меликсона.
ФРАНЧИСК МУНТЯНУ
ЛОМТИК ХЛЕБА
— Кто тут рулевой баржи номер шестьдесят пять — тринадцать?
— Я.
— Забери с собой бортовой журнал и следуй за мной!
Стоявший передо мной человек, хоть и не принадлежал к портовой администрации, говорил так властно, что я подчинился. Я взял с собой бортовой журнал и направился за ним. Лишь после того как мы прошли здание пароходства, я осмелился спросить его:
— Куда мы идем?
— Увидишь.
Я разозлился.
— А вы кто такой?
Человек иронически усмехнулся и показал мне круглый жетон, приколотый под отворотом пиджака.
— Из речной полиции.
Хоть я и не из пугливых, но все же вздрогнул. Я был убежден, что кто-то «накапал» на меня. В последнее время на дунайских судах развелась уйма осведомителей, и было удивительно, что меня давно не задержали. Но все же за что меня арестовали теперь? Может быть, им стало известно, что я продал тот вагон изюма в Орехово?.. Невозможно: ведь все было проделано шито-крыто, ночью, и если бы они пронюхали об этом, то меня задержали бы в первом же порту. Может быть, они дознались о скандале, происшедшем у меня с рулевым «Рида», с которым я не захотел поделиться деньгами, вырученными за ту бочку керосина? И это невозможно. У того рулевого тоже рыльце в пушку, и он сам попал бы в скверную историю. Вероятно, меня арестовали за ту кипу табака, что мы стянули в Шиштове. Да, это казалось наиболее правдоподобным. Таможенник не удовлетворился двумя тысячами левов. Ведь он и пригрозил, что выдаст меня… Но ведь с тех пор прошел целый год, и маловероятно, чтобы господа полицейские развели такую длительную волокиту вокруг этого дела. А не пронюхали ли они про бочонок с ромом?.. Нет, они сделали бы обыск в моей каюте… Но тогда какого черта они меня арестовали?..