— Чьи это туфли? — нахмурившись, спрашивает лейтенант.
— Мои, — тихо отвечаю я и поворачиваю голову в сторону агента, ожидая, что он объяснит лейтенанту, в чем дело.
— Твои?.. — кричит взбешенный лейтенант. — Где ты находишься?! В Валахии, что ли?! А?! — И, не дав мне времени для ответа, он отвешивает мне пару пощечин. — Болтаешься здесь да ставишь свои туфли на стол! — С жестом отвращения он сбрасывает туфли со стола и злобно глядит на меня, словно я убийца. — Обувайся сейчас же!
Тяжелая дверь подвала, куда меня втолкнули, с грохотом захлопнулась, и я прислонился к липкой стене, закрыв глаза, чтобы свыкнуться с темнотой. Еще не открывая глаз, я установил два обстоятельства: во-первых, в подвале было очень тепло и, во-вторых, у меня под ногами солома.
— Привели еще одного, — послышался неподалеку от меня чей-то пискливый голос. Я тут же открыл глаза, но не мог никого разглядеть. Человек с пискливым голосом чиркнул спичкой и осветил мое лицо. — Какой-то парень, — констатировал он с досадой.
Откуда-то из полумрака появился еще один тип.
— А тебя за что взяли?
— Не знаю.
— Ты румын?
— Да.
— Какие же тебе еще причины нужны?
Пламя спички вспыхнуло в последний раз и погасло. Снова все погрузилось во мрак.
— А вы почему здесь? — спросил я с любопытством.
— Ты что, газет не читаешь?
— Нет, не читал. Только этой ночью я прибыл в Будапешт. Я моряк. Почти две недели не видел газет.
— Ну, тогда другое дело. Неделю тому назад Румыния перекинулась на сторону русских, понятно? Вот поэтому-то нас и арестовали. Нет ли у тебя чего-нибудь съестного, сынок?
— Нет.
— Дело дрянь. Мы уже два дня ничего не ели.
Наш разговор прервал сонный голос, раздавшийся откуда-то из глубины подвала:
— Да замолчите же вы наконец. Ложитесь спать. Когда спишь, хоть голода не чувствуешь.
Я постоял еще некоторое время, прислонившись к стене, а потом решил прилечь и стал собирать себе солому для подстилки. Я не был озабочен: досадно было только, что я не успел повидать родных. Обычно, как только я прибывал в Будапешт, первым делом заходил домой, но вчера сразу же по прибытии меня одолели тысячи дел, даже поужинать некогда было: все время стоял у штурвала и до того устал, что не хотелось сходить на берег. Утром же начались маневры, работы по причаливанию, вот и опять никуда не пришлось сходить. К тому же опять не удалось поесть. Черт его знает, почему я себе ничего не приготовил на завтрак? Впрочем, я рассчитывал по окончании работы сходить в город и пообедать в ресторане. Уйти бы мне лишь на четверть часа раньше, никакой агент речной полиции не нашел бы меня на барже. Черт бы побрал все эти «если бы»!..
К вечеру я почувствовал голод.
Конечно, если бы я не знал, что мои товарищи по подвалу не ели уже больше двух дней, я не очень бы задумывался над этим. Но тут ощущение голода завладело мной.
На следующий день к вечеру дверь подвала раскрылась, и нас погнали в какой-то двор, окруженный высоким каменным забором.
— Это военная тюрьма, — шепнул мне сосед, после того как мы выстроились по ранжиру.
Тот же лейтенант со светлыми усиками предупредил нас:
— Любая попытка к бегству карается смертью.
— Дайте нам поесть! — крикнул кто-то из строя.
— Получите, когда прибудете на место.
— А куда вы нас отправляете?
— Там увидите… изменники!
Нас посадили в закрытые грузовики, а на товарно-сортировочной станции разместили по тридцать человек в каждом товарном вагоне. Если не считать духоты и ощущения голода, то в вагоне мы почувствовали себя лучше, чем в подвале. По крайней мере здесь не было темно, и мы знали, что по прибытии на место нас ожидает миска с едой.
Вагон, в который я попал, был старый, с полусгнившей деревянной обшивкой. По рассыпанным повсюду обрезкам досок и опилкам можно было догадаться, что до нас вагон был использован для перевозки пиломатериалов. Не дожидаясь, пока к этой мысли придут мои спутники, я сгреб порядочную кучу опилок, из которых намеревался устроить себе ложе на ночь.
Монотонно, навевая скуку, стучали колеса вагона. Кто-то затянул песню о некоем Георгицэ, насмерть влюбившемся в смуглую Мариору с полными, красными, как спелая вишня, губами.
Моим соседом в вагоне оказался низенький старичок с бритой головой, который сидел полузакрыв глаза, покачиваясь в такт колес и сжав удивительно тонкие руки. Я долго наблюдал за ним, пытаясь угадать род его занятий. Старик тоже поглядывал на меня, но всякий раз, встретившись со мной глазами, отворачивался. Наконец, не выдержав моего пристального взгляда, он наклонился ко мне.