— Вы откуда будете родом?
У него был характерный еврейский акцент. Я был уверен, что не ошибаюсь, когда спросил его в свою очередь:
— Вы еврей?
Сосед испуганно сжался в комок и предостерегающе приставил палец к губам:
— Ш-ш-ш, не услышал бы вас кто-нибудь. Молчите, прошу вас!..
Не прошло и получаса, как я узнал о нем все. Это был раввин откуда-то из Сигета, очень довольный, что его арестовали как румына, а не как еврея. Он настоятельно просил меня не выдавать его. Я обещал ему это.
В течение всего следующего дня в вагоне только и говорили, что о еде. Кто-то начал объяснять, как приготовляются голубцы в районе Тимиш-Торонтала, другой разглагольствовал, уверяя, что во всей Трансильвании не сыскать такой поварихи, как его жена.
Один венгр — сапожник из окрестностей Клужа, не успевший из-за бюрократических формальностей оформить венгерское гражданство, разразился многоэтажной руганью и принялся ломать дощатый пол вагона. К нему присоединились еще двое горячих голов, тоже венгры, и часа через два им удалось оторвать доску как раз над задней осью вагона. Мы с нетерпением ждали ночи. Раввин высказал опасение, что бегство людей из вагона будет иметь последствия для тех, которые, не осмеливаясь бежать, останутся в вагоне. Люди разделились на два лагеря: одни были за бегство, другие — против.
Часа в два ночи наш поезд остановился из-за бомбежки где-то в открытом поле. Сапожник подскочил к пролому:
— Кто со мной?!
Только трое присоединились к нему и вместе с ним спустились под вагон.
— Вы тоже бежите? — спросил меня взволнованно раввин.
— Да.
— Можно и мне с вами?
— Как хотите.
Бомбежка продолжалась почти три четверти часа… Мы распластались под вагоном между рельсами, ожидая, пока тронется эшелон. Мы опасались лишь одного: чтобы часовой, вероятно стоявший на подножке последнего вагона, не заметил нас и не забил тревогу. Раввин дрожал от страха, как тростинка. Я подполз к нему и посоветовал вернуться в вагон.
— Вы еврей. Если вас поймают, вам наверняка не поздоровится. И даже если вам удастся уйти, что вы будете делать? Для вас теперь в сто раз лучше находиться на положении румынского военнопленного, чем быть на свободе.
После некоторого раздумья раввин согласился со мной. Он пожал мне руку и вскарабкался обратно в вагон. Я был убежден, что дал ему хороший совет.
— Господин, а господин…
— В чем дело? — испуганно спросил я.
— Видите ли, я хотел бы вас поблагодарить за добрый совет… — И он протянул мне что-то, завернутое в носовой платок. — У меня еще остался ломтик хлеба. Он вам пригодится. — С признательностью я протягиваю руку за свертком, но вижу, что раввин не уходит от пролома. Чего ему еще надо?..
— Хочу вам тоже дать совет, господин мой хороший. Не ешьте этого хлеба. Сохраните его как можно дольше. Когда знаешь, что при тебе кусочек хлеба, гораздо легче терпеть голод. Кто знает, когда вам удастся раздобыть еду. И не разворачивайте свертка. Меньше соблазна будет. Так и я его сберег.
Поезд тронулся. У меня не осталось времени поблагодарить старика.
Я повернулся лицом к земле, ужасаясь при мысли, что меня вот-вот могут заметить. Но поезд удалялся все быстрее, и ничего не случилось. Все же я решился поднять голову лишь после того, как замер стук колес.
— А теперь куда? — спросил кто-то из нас.
— Нам нужно рассыпаться в разные стороны, — ответил сапожник. — Нет никакого смысла идти всем вместе. Нас сразу же схватят.
Сапожник, сопровождаемый одним из нас, зашагал вдоль железной дороги. Двое других направились к видневшейся по левую сторону роще. Я же присел в нерешительности на шпалу, сожалея о том, что посоветовал раввину остаться в вагоне. По крайней мере я не был бы теперь в одиночестве. Некоторое время я еще слышал удаляющиеся шаги моих товарищей по бегству, а затем наступила какая-то неестественная тишина. Мне стало страшно. Неуверенными, вялыми шагами я направился в сторону только что подвергшегося бомбардировке городка. Мне захотелось было вернуться обратно, догнать тех, кто направился к роще, но в той стороне ночь казалась еще темнее, и я побоялся, что не найду, их. Меня мучил голод, пересохло в горле, шумело в голове. Когда я закрывал глаза, мне виделись разноцветные круги, которые то увеличивались, то вновь уменьшались, как мыльные пузыри. Я вспомнил о куске хлеба, подаренном мне раввином. Пощупал сверток в кармане. Хлеб был совсем сухой. Кто знает, с каких пор старик хранил этот ломтик хлеба. Я сунул было руку в карман, чтобы съесть этот хлеб, когда мне вспомнились слова раввина. Да, конечно, он прав. К тому же он был единственным человеком в вагоне, от которого я не слышал ни слова жалобы на голод. Конечно, это потому, что при нем был хлеб. Неужели я безвольный?! Я решительно сунул сверток обратно в карман и твердыми шагами двинулся вперед. Я решил зайти в первый попавшийся дом и утолить там свой голод.