К вечеру я вышел на шоссе. Мною овладело равнодушие к своей судьбе. Теперь мне все равно, что бы ни произошло со мной. Никакая сила не в состоянии теперь остановить меня; я развязываю узлы платка, но а этот миг за моей спиной раздаются сердитые автомобильные гудки. Это легковая машина. Я быстро прячу свой сверток в карман и делаю широкие жесты рукой. Хочу остановить машину. Она действительно останавливается возле меня. У баранки — немецкий солдат. Только этого мне еще не хватало!
Спокойно приближаюсь к машине. К своему удивлению, я не испытываю ни малейшего страха.
— Я матрос дунайского пароходства, — говорю я и предъявляю свое удостоверение. — Мне нужно в Пешт.
Солдат знаком велит мне сесть в машину.
Сидя рядом с шофером, я забываю на некоторое время о голоде. Затем мой желудок вновь начинает протестовать, но я храбро терплю. Солдат не должен догадаться, что я голоден. У него могут возникнуть подозрения. Стараюсь из всех сил не задремать.
Уже занималось утро, когда мы прибыли в Будапешт. В центре города я прошу высадить меня. Шофер останавливает машину. Я вежливо благодарю его и направляюсь домой. Мне стыдно вытащить свой хлеб на улице. Не знаю почему, но у меня впечатление, что голодный больше бросается в глаза, чем сытый. Нащупываю хлеб в кармане, и мое сердце переполняется благодарностью к раввину. В сущности говоря, это он меня спас. Кто знает, что бы со мной стало, не будь у меня этого ломтика хлеба! Уже совсем близко от дома меня останавливает военный патруль. Чувствую, как кровь приливает к моим щекам. Я молчу, чтобы дрожью своего голоса не выдать себя.
— Ваше удостоверение личности! — повелительным голосом говорит толстый старшина.
Вытаскиваю свое матросское удостоверение и протягиваю ему:
— Я матрос.
Старшина перелистывает немецкое удостоверение, вертит его в руках, затем поворачивается к остальным:
— А ну его ко всем чертям, это немец.
Хорошо, что я молчал. Коротко, по-немецки, отдаю честь.
Наконец я дома. У меня нет сил отвечать на все расспросы жены. Валюсь на кушетку, но не могу заснуть. Запах еды щекочет мои ноздри. Я вспоминаю о хлебе еврея. Вытаскиваю сверток из кармана и с улыбкой начинаю его разворачивать:
— Вот что меня спасло!..
— Этот грязный платок? Что у тебя в нем завернуто?..
— Ломтик хлеба.
Вдруг комната начинает вращаться вокруг меня. Я ничего не вижу, кроме небольшой дощечки, выпавшей из платка.
— Спасибо тебе, раввин!
Перевод с румынского Л. Котляра.
ИШТВАН НАДЬ
ЭТО РАВНОСИЛЬНО ПОБЕДЕ
Давайте пройдем на место действия нашего рассказа. Дорогу нам преграждает смолистая, горьковатая, клубящаяся облаком пыль. Поэтому все здесь, как на мельнице, поседело от пыли: и свисающая с потолка паутина, и выкрашенные в черную краску станины машин, и даже солнечные лучики, пробивающиеся сквозь стеклянные, в железных оправах, очки окон. Склонившиеся над машинами люди почти совсем белые, будто в муке. Хотя никакие они не мельники, а деревообделочники. Впрочем, и они мелют: перемалывают бревна, кормят ими зубастые машины. А те за один-единственный день могут сожрать целый еловый лесок, выбросив взамен из своих пастей заготовки оконных переплетов и дверных рам. В соседних цехах остается только их сколотить и посадить на клей.