— Диву даешься, когда слышишь, что у господ творится, — говорит мать.
Она наложила уже две пестрые заплаты на отцовскую рубаху и должна залатать еще несколько дыр. Ей нужен большой лоскут, чтобы зачинить спину там, куда больше всего печет солнце и где рубаха изнашивается от пота и рвется раньше всего.
— Дочь Пракэ Дера, которая служила в Белиторах, у Гогу Христофора, как-то рассказывала: барыня редко заглядывает в имение, больше живет в Бухаресте, где у них дворец и человек пятнадцать прислуги; она на стену лезет от всякого пустяка; бьет тарелки о мужнину голову. Прямо бешеная. Никто не смей и рта раскрыть. Боярин торгует хлебом и отдает ей деньги пачками, чтобы она ехала лечиться за границу, к докторам. А сын боярина совсем спятил, — он офицер, и ему только и радости, что лупить солдат, по-всякому над ними измываться. Господин Бобулец отводит душу только за игорным столом. Все, что деревня наработает за лето, барчук спустит в карты за одну ночь. Это огорчает боярина, потому он и дерет с мужиков семь шкур, а то драл бы всего пять… Грек он, что ли, или румын, — кто его разберет.
— Для господ нет ни нации, ни законов, — говорит отец. — Он боярин — и все тут… Кто бы он ни был, все одно — кровь нашу пить будет…
— Э-эх мороз-то какой! — бормочет дядя.
Он накидывает сермягу и уходит.
На улице трещат деревья. Трещит колодезный журавль. В приоткрывшуюся на секунду дверь врываются клубы морозного пара. Я поджимаю ноги и сворачиваюсь в клубок под рядном.
— Вся деревня так и бурлит, мать, — слышу я, как говорит отец. — У народа терпенье лопается. Весна беду принесет, кровь польется.
— Скорее бы уж весна пришла, — шепчет мать. — Весной трава пойдет. Вареной травой как-нибудь пробавляться станем. А там будь что будет…
Сугробы все еще высокие. Весна уж на носу, а снег все не тает.
Мать говорит с ужасом:
— Дочери Илиуцэ захворали ангиной.
И брат Ион напоминает:
— Заболели ангиной и ребята тети Звыки…
Моя сестра Евангелина уже успела обойти соседей и принесла новости:
— У Тутану все заболели ангиной…
В примэрии все трясутся от страха. Писарь бранится вовсю. Против обыкновения, бранится и доктор Ганчу. Но всех их превзошел санитарный агент Чиреш.
— На меня, — жалуется Чиреш, — на меня вся тяжесть свалилась…
Мой брат Ион очень доволен:
— Школа закрылась, матушка. Теперь — лафа!..
Мой брат не любит книг. От одного их вида бледнеет. В школу он ходит, как на казнь…
Отец смотрит на нас:
— Ох, дети, зараза в деревню пришла. Берегитесь, ребята. Не выходите из дому…
— Больше не будем выходить…
На другой день мы, дрожа, лезем все на забор. Мы видим жандарма Жувете, доктора Ганчу и Чиреша со стражниками из примэрии. Они ходят от дома к дому. Останавливаются у порога. Один Чиреш входит в дом.
— Больные есть?
— Нет больных.
Идут дальше. Там, где есть больные дети, они велят родителям отнести их на руках в школу, а если их много — отвезти на санях.
— Что же, они учиться будут, такие больные?
— Да нет, дурень. В школе теперь больница.
Из класса вынесли скамьи, свалили во дворе. В школу привезли кучу соломы. На солому вповалку кладут больных. Родители приходят поглядеть на них хоть в окошко. Это не разрешается. Школа обнесена высоким дощатым забором, у школьных ворот стражники. Одного Чиреша допускают в школу. Чиреша и стражников.
— Сколько сегодня умерло, Чиреш?
— Шестеро, господин доктор.