— Пусть их вынесут.
Люди кладут мертвых детей в дощатые ящики и несут на кладбище. За умершими идут матери и плачут. Плачут, сколько слез хватает…
У тети Звыки умерли дети, все трое. У Илиуцэ остался в живых только один. У Тутану из пяти выжили двое. Почти три четверти детей в деревне перемерли, не дотянув до весны.
— А господские дети небось не захворали? Вот бы им полежать в школе на соломе, в холоде, а потом бы стащить их на кладбище в ящичках.
— У господ детей мало, и их всех держат в Бухаресте, во дворцах. Если они заболеют, их спасают доктора дорогими лекарствами.
Но вот самое тяжелое уже позади. Зима прошла. Наступила весна, рассеялись тучи. Солнце стало пригревать сугробы, они быстро растаяли… Бурно, как бешеные, тронулись воды. Потоки растут, сбегая к речке. Река вышла из берегов.
Эпидемия в селе затихла. Только несколько больных ребят остались лежать в школе на соломе. Со школой в этом году покончено; пока ее уберут да вымоют, и лето наступит. Учительница Берта Кымпяну ходит из дома в дом. Наказывает ребятам:
— Смотрите, дети, не забывайте книгу. Понемножку читайте, пишите, занимайтесь арифметикой. Не забывайте до осени того, что учили.
Ребята обещают. И тут же забывают.
Иногда к нам заходит Петре Рэдой, кулачок, порядочный прохвост; живет он неподалеку, на нашей улице. Уж много лет, как он овдовел, но на селе никто не одет так хорошо, чисто и нарядно, как он… Постолы у него всегда без заплат, ремешки без узелков, пояс — белый, шерстяные штаны без единого пятнышка, кожух расшит цветами, рубаха белая, чистая, будто только что выстиранная. Меховая шапка опрятная, новая, без соломинок.
Дом у Петре Рэдой видный, богатый, полон дочерей. Было их семь, осталось четыре…
— А другие три что, замуж пошли, Дарий?
— В землю пошли.
Он не зря пришел к нам. Он торгуется с отцом, и наконец они приходят к соглашению: он дает нам три меры муки, а за это мы соберем ему летом урожай с трех погонов пшеницы…
— Не много ли просишь, Петре? — спрашивает отец.
— Может, и много, да ведь у тебя нужда, а раз нужда, приходится соглашаться, сосед Тудор, иначе пропадешь и ты, и все твои.
У отца выхода нет.
— Ну что ж, ладно, Петре.
Они посылают моего брата Иона в корчму, и он приносит им бутылку цуйки. За отцовский счет. Они распивают магарыч. Распитый магарыч скрепляет договор.
Петре Рэдой сам не работает. За него люди работают. Земли у него столько, что едва ли он ее всю когда и видел. Скота он не держит. Дочери присматривают за отцом.
— В деревне дети перемерли!
— Жаль их!
— Нечего жалеть. Пусть помирают и у других; когда у меня помирают, никто меня не жалеет…
В доме у Петре Рэдой завелась чахотка. Весной, на пасху, его старшая дочь еще пляшет хору. А осенью, когда начинаются дожди, деревня провожает ее на кладбище и хоронит в белом платье, как невесту. Всех девушек, умирающих до свадьбы, хоронят в белых подвенечных платьях. Ни одна из дочерей Петре не дожила до замужества. За три года он схоронил трех дочерей: Лину, Ионицу и Мэриуку. Лина и Ионица умерли честными девушками и заслужили быть погребенными в белом платье. А Мэриука…
И у Мэриуки тоже было белое платье.
Она хорошо понимала, что приходит время и ей умирать. Прохладным туманным вечером она сидела и пела у железной дороги, в тени акации; над холмом раздавался ее чистый голос. В ее больших серых глазах застыл ужас, а на восковом лице выступали розовые пятна.
— Не хочется мне умирать, Евангелина, ведь я еще жизни не видела…
— Выходи замуж, Мэриука, — посоветовала сестра.
— Да никто меня не берет. Кому охота брать к себе в дом чахоточную?
— Ну, тогда…
— Мне Петришор по душе…
— А он? Он что?
— И я ему нравлюсь, говорит…
И она не побоялась, никого не постыдилась. Даже отца родного: «Он свою молодость прожил». И в самом деле, она на глазах у всех сошлась с Петришором Стайку.
— Все равно помру… Все равно уйду…
И она ушла. В землю ушла.
— А весной, дядя Петре, которая из твоих дочерей выйдет на хору?
— Иордана…
Значит, осенью Иордана умрет. Через четыре года Петре Рэдой останется в доме один-одинешенек. Он уже это прикинул в уме. Он подождет, пока пройдут эти годы. Потом он женится, приведет молодую жену и начнет жизнь сызнова. Эта мысль поддерживает и радует его. Он в этом откровенно признается, когда выпьет рюмку-другую…
Текут ручьи. Вздулась река. Она уж доходит до самых дворов.
— Должно быть, растаяли снега на холмах.
— Может, и растаяли…