В последующие дни Вырнаву не полегчало. Врач сказал тетке Сарре, что ей надо позаботиться о похоронах, и Финика уехала в Арад покупать саван и свечи.
На обратном пути в поезде была такая давка, что ей пришлось вылезать через окно. Она упала, свечи рассыпала, а саван извозила в грязи.
— А что это такое? — спросил поджидавший ее сын Георгицэ, чиркая в темноте спичками.
— Ты лучше молчи! — прикрикнула на него мать, и мальчик не посмел больше добавить ни слова.
Изредка казалось, что старик приходит в чувство и хочет о чем-то спросить. Тогда он пристально смотрел на дверь, но вновь умолкал.
Родные поняли в чем дело. Он ждал с «чужбины» сына, того, который вышел на свободу из концентрационного лагеря и проживал теперь в Бухаресте. Ему отправили телеграмму, но толку от этого не было никакого. Поезда из Бухареста тогда не ходили, по-видимому что-то случилось там в ноябрьские дни 1945 года.
Что стряслось со стариком, домашние толком так и не узнали. Из его невнятного бормотания никак нельзя было разобрать, упал ли ой сам в воду или его туда бросили.
Только в самый предсмертный час Финика, которой старик все гладил руку, вытянула у него слово за словом всю правду о том, как его бросили в реку парни, недруги из Винарсарь.
Один Вырнав знал, как он выбрался из-под коряг и корневищ. Но следы, оставленные убийцами, кресало и огниво старика, его топор, оставленный на месте как доказательство того, что он сам нечаянно упал в воду, — тоже рассказали о случившемся. Родные подозревали, кто именно были убийцы, но не в силах были вновь затевать судебную тяжбу и тратиться на адвокатов.
Старик умер, а в день его похорон был такой ливень, что люди увязали в грязи. Река разлилась как никогда, и ее вздутые волны чуть не залили кладбищенский холм.
— Пришла река попрощаться со своим другом, — вздохнул один из соседей.
— И Вырнава, — упокой господи его душу, — река одолела, сгубила, как раньше его брата Новака. Чтобы ни делали, все одно она сильнее человека. Теперь она уж вволю потешится в поймах.
— Река-то чем виновата? Злые люди, враги его убили! Зло в человеке, а не в реке, — возразил другой, словно с отвращением отмахиваясь от людской злобы.
Старый Вырнав при жизни прочно укрепил камнем свою пойму и надежно огородил ее поясом из деревьев, крепко вросших корнями в землю. Напрасно пыталась река погубить труд старика: ничего у нее не получалось. Половодья только разровняли землю, а Симеон, который не бросил свою работу, но взялся и за сельское хозяйство, теперь вместе с двоюродным братом Гиоака распахивал все новые куски земли и засевал их кукурузой. Немало они там сняли кукурузы и нажили множество завистников.
Заречные мужики после смерти старого Вырнава сидели смирно. Лишь в кои-то веки переходили реку, чтобы срубить дерево, но земли требовать уже не смели.
Только теперь заявились другие завистники, да еще какие! Не из тех, что держат топор в руках и не скрывают своих помыслов — что на уме, то и на языке! Нет, заявились завистники из тех, что прячут свои мысли, как пиявки прячутся в грязи, из тех, у кого на устах мед, и они готовы с тобой лобызаться, если ты дозволишь и не разглядишь за зубами змеиное жало.
Самым первым пожаловал Илисие, прозванный Многоземельным. Тогда он еще был председателем товарищества по совместной обработке земли в нашем же селе Бриха. Очень ему хотелось как-нибудь наложить лапу на пойму. Уж больно хороша там была земля, а он всегда думал лишь об одном — как бы заполучить земли побольше и пожирней.
— Уступи ты мне пойму, — уговаривал он Симеона, — ведь вы с братом и обработать ее как следует не сможете. Ты же рабочий, зачем тебе земля? А у брата твоего лошади и то нет. Чем вы ее обработаете? Уступите ее мне, а я вам взамен дам другую землю, которую обработать полегче, или сможете сдать ее исполу. А здесь, в пойме, сколько нужно силы приложить, да и денег уйму ухлопать!
Другие больше охотились за древесиной. Каких только деревьев, годных для обработки, не было в пойме: акации и ясени, грецкие орехи и липы, ракита, ива, ольха, тополь — и не сосчитать! Но двоюродные братья Симеон и Гиоака, сын Новака, и не думали соглашаться. Они вцепились мертвой хваткой в «дедовскую землю», как они говорили.
Но когда к ним пришел кто-то из райкома партии, «активист» или что-то в этом роде, и предложил им отдать землю на огород для рабочей столовой, они согласились; правда, после некоторых колебаний и переговоров; получив взамен худшую землю из государственного фонда, они уступили всю пойму без какого-либо договора, не ставя никаких условий, не посоветовавшись ни с кем.