— Убирайся отсюда, свинья, нализался и лезешь! — орал на него секретарь сельсовета.
— Ничего, вот я напишу моему брату в Бухарест, и он вам задаст, жулики! — грозился Симеон, а сам еле на ногах держится, того и гляди с лестницы свалится.
— Очень мы боимся твоего брата! Напустим на него Влада, он его так отделает, что любо дорого, как в прошлый раз.
Дело в том, что еще давно, как-то вечером, Влад здорово отлупил на улице брата Симеона.
— Не будет этого! Не будет! — орал Симеон, размахивая кулаками.
Рассказ о пойме Вырнава воскресил передо мной картины детства и разжег злобу, какую я издавна питаю к несправедливости.
— Слушай, Тоадер, — перебил я рассказчика, — давай поедем завтра утром на пойму Вырнава.
— Поедем, но только ежели солнце выглянет и хоть маленько дорогу просушит. Запрягу лошадей, и быстренько туда доберемся. Да ты и места этого не узнаешь. Ничего там не узнаешь.
На второй день нам повезло — распогодилось. Но что вам сказать: когда мы добрались до поймы Вырнава, я не знал что делать — смеяться или плакать. Действительно, пойму было не узнать. Прямо перед нами спускался к реке большой — в пять-шесть гектаров — участок земли, неправильной формы, напоминающий серую облезлую ослиную шкуру. Я вспомнил, как раньше выглядела пойма старого Вырнава. От ее дикой красоты ничего не осталось. Лишь по краям еще печально торчали несколько вязов, как жалкое и неубедительное напоминание о густой пуще. Наверху, на холме, где старый Вырнав соорудил каменную дамбу, чтобы отвести воду от своей земли, теперь ютилась убогая мазанка. Там проживали сторож и двое рабочих, но теперь мы застали лишь одну женщину, которая чистила картошку. Рабочие были на реке и удили там рыбу, но, очевидно, они нас заметили и сразу же пришли к нам. Редко доводилось мне видеть на людях такие жалкие лохмотья. Разодранные ботинки были привязаны шпагатом к голой ступне, а их одежда состояла сплошь из заплат, — видать, это был их обычный рабочий костюм.
— Мы члены профсоюза, — ответили они на мой вопрос, не состоят ли они в партии.
— А заседания у вас проводятся?
— Это не дозволено.
— То есть как?
— Запретил товарищ Кырцэ, а он член партии. «Вы что хотите, чтобы я вас в райком отвел?» — сказал он.
— Ну, а жизнью вы довольны? Как живете?
— Как цыпленок в нужнике, — прощения просим, — ответил один из них.
— Плохо живем, очень худо, — подтвердил второй. — Норм у нас нету, из жалования вычитывают, да и вовремя не выплачивают, харчей не выдают, карточек не выделили.
— А почему же вы не уходите?
— Убьет нас товарищ Кырцэ.
Я слушал и не верил своим ушам. Даже неловко было смотреть людям в глаза.
— А вы здесь поработали, я вижу.
— Ясное дело, поработали. Посадили картошку и лук, посеяли салат, да и парники подготовили.
— А половодья не боитесь?
— А это не наше дело. Мы делаем, что прикажут. Теперь строим дамбу, во-о-н там, видите! Протянем ее вокруг всего огорода.
Чуть поодаль мы увидели плетень, укрепленный песком и землей. Низенький, высотой меньше метра, плетень тянулся метров на семь. Да такую дамбу легко перемахнет и заяц.
— И это защитит вас от воды?
— А так приказал товарищ Бэрбунк.
— А это кто еще такой?
— Главный огородник, — ответил за них Тоадер. — Фашист и жулик, работает на пару с Владом.
«Жаль, конечно, ежели такое добро, — подумал я, рассматривая обширный огород и тучную землю, — не попадет в руки трудящихся. Ведь коли вода не разольется, как прежде, то это большое дело. Огород будет для рабочих».
С холма была хорошо видна белесая вода быстро текущей реки. Как сказочный змей, сжимала она пойму, а с одной стороны огорода протянула еще рукав по галечному берегу, словно для того, чтобы скорей ее удушить. В это время воды реки уже накапливались и в Валя Стярпэ. Оттуда появились Симеон и Гиоака, узнавшие о нашем приходе.
— Жалеете небось о пойме? — спросил я Симеона.
— Ясно, жалеем. Нешто не видишь, что с ней разбойники сделали?