При всем своем расположении к нему Шолтуз не мог полностью разделять беспокойства Кирикэ: на станции не в первый раз случалась авария, и не в первый раз вместо сообщения по радио по деревне расхаживал барабанщик… Да, впрочем, у них в деревне, будь даже радио в исправности, все равно объявления выкрикивал бы барабанщик.
— Это же его хлеб! Пока он не выйдет на пенсию, не выбросить же его на улицу?! А до пенсии ему еще года три, не меньше… Он уж ни на что не годен! Развалина! И ему и мне на свалку пора…
— Беда в том, — грозно пропыхтел Кирикэ, хотя был твердо уверен, что барабанщик действительно ни на что не годен, — беда в том, что он все из головы выдумывает, не придерживается текста объявления… Цена официальная, твердая, а он призывает людей приходить и «договариваться о цене».
Шолтуз все-таки не понимал, как это парень может так расстраиваться из-за пустяков.
— Каков базар, таковы и цены, а не наоборот, — весело объяснил он Кирикэ. — Ведь известное дело, как на базаре бывает: цена-то, может быть, и без запроса, а торговаться все равно придется…
— Да не я цену устанавливал. Государство! — попытался еще раз убедить его обезоруженный Кирикэ. — Никто не имеет права изменять текст объявления, как ему взбредет в голову!
Внимательно всматриваясь в невинное лицо Шолтуза и решив проверить свои подозрения, он стал его расспрашивать: кто толкнул барабанщика на этот шаг? Не разговаривал ли он с кем-нибудь из бригады? Приходил ли сюда кто-нибудь?
Шолтуз явно не знал, говорил ли барабанщик с кем-нибудь из бригады. Но чтобы доставить гостю удовольствие, он с полной серьезностью стал уверять его, что если даже барабанщик и не говорил ни с кем, то он еще успеет поговорить, ведь «не пришел же конец света».
— Времени… хоть отбавляй! Было бы здоровье…
Увидев, что толковать с Шолтузом бесполезно, Кирикэ временно отложил допрос и побежал на почту.
Ленуца Датку была там. Хотя на ней в этот день не было знаменитых «шаровар», Кирикэ без труда узнал ее.
— Стан Кирикэ… — представился он и, когда она удивленно посмотрела на него, пояснил: — Утемист… нуждаюсь в помощи…
— Ленуца Датку… — представилась она улыбаясь. — Тоже утемистка, только… не как вы… в помощи не нуждаюсь. Работаю на почте.
Спустя десять минут они уже были друг с другом на «ты» и трудились над починкой радиостанции: она меняла и завинчивала то, что надо было переменить и завинтить, а он, согласно ее распоряжениям, суровым и секретным, стоически переносил болтовню Шолтуза, удерживая его этой ценой на почтительном расстоянии от Ленуцы, «чтобы он не путался зря под ногами».
Починка продолжалась менее получаса. Кончив, Ленуца побежала обратно на почту, а Кирикэ с досадой спрашивал себя, как подобная девушка может быть невестой «чудаковатого» инженера.
Когда же пришел наконец момент зачитать объявление, его не оказалось: Шолтуз отдал его глашатаю…
Кирикэ должен был тут же, у микрофона, придумать новый текст и повторить его трижды по местному обычаю. У него это получилось довольно хорошо: каждый раз он делал ударение на цене, использовав формулу, часто встречавшуюся в литературных журналах под заголовком «опечатки», и трижды подчеркнул, что «по техническим причинам в объявление товарища глашатая вкралась ошибка, которую вы, дорогие слушатели, безусловно, сами же и исправили: цена, как и сообщалось в газетах, твердая, установлена государством…» и т. д.
Когда этот первый этап борьбы был выигран, он поблагодарил Шолтуза и взволнованно попросил его передать («все же!») привет жениху Ленуцы; потом неуверенно двинулся по направлению к сельсовету, решив во что бы то ни стало «вырвать с корнем жало гидры»…
У дверей сельсовета человек десять что-то громко, наперебой, говорили усатому Нетя.
«Ха-ха! — обрадовался Кирикэ, отдавшись на минуту самым злобным чувствам, на какие он был способен. — Это он!.. Или, во всяком случае, — добавил он беспощадно, — он один из них!»
Кирикэ был уверен, что крестьяне, услышав его объявление, поняли, что скрывалось под словами «по техническим причинам», и все как один явились в сельсовет, требуя от бригады единой установленной цены, без торга, без обмана. А Нетя… (по мере того как Кирикэ приближался к сельсовету, у него исчезали последние сомнения на этот счет, Нетя изменил его объявление! Барабанщик был только сообщником, а может быть, и того меньше, — слепым орудием в руках Нетя!)… ну, Нетя, разумеется, не уступал, надеясь, поторговавшись, отхватить что-нибудь и для себя — в паре, с Дроном, или с Турку, или с Икэ Леве! Кирикэ слышал его гнусавый голос, видел, как он стоял с воинственным и надменным видом, по-наполеоновски заложив руку за борт шинели, но не обратил внимания на все эти детали: еще в поезде зам вот так же «гнусавил», подражая своему бывшему командиру, покойному полковнику-ветеринару (речь шла о тридцатых годах), большому любителю театральных поз и выражений: «так сказать» и «если можно так выразиться»…