Девушка, смеясь, начала объяснять ему. Но он, само собой разумеется, не сдавался. Однако и она не отступала, даже когда он стал понемногу отказываться от борьбы…
В конце концов после получасового горячего спора они расстались друзьями, договорившись непременно встретиться в Бухаресте, разумеется, если Ленуца, выйдя замуж за своего инженера, попадет еще в финал соревнований по легкой атлетике спортивного общества «Урожай».
Условившись об этом с Кирикэ, Ленуца ушла искать отца. Ведь она, собственно, к нему пришла: принесла ему еду….
Глубоко взволнованный, но с легким сердцем, Кирикэ поспешил в сельсовет, чтобы «поспеть хотя бы к концу совещания».
— Ведь это летучка! — с искренним сожалением сообщил он дочери Пинти Датку.
Совещание происходило в медпункте, который служил сельсовету комнатой для приезжих. Там стояли две железные кровати (на которых прошлой ночью спали, лежа поперек по двое на кровати члены бригады), круглый стол (на котором, разумеется, спал, скрючившись, практикант), три стула и белый шкаф со стеклянными дверцами, на которых красовались красные кресты, напоминающие, что здесь когда-то был медпункт или предвещающие его создание.
Кирикэ вошел в комнату на цыпочках. Наконец-то он узнал у Ленуцы всю правду: Пинтя Датку, барабанщик, изменил объявление по собственному почину, как ему взбрело в голову, ни с кем ни о чем не посоветовавшись. Дрон, Турку, Леве и Нетя не были замешаны в этом деле! Кирикэ узнал также, что в этих краях ягнята испокон веков продавались без всякого веса, так, на глаз. Пинтя Датку, изменяя текст объявления, руководствовался самыми добрыми намерениями:
Во-первых, он был уверен, что таким образом исправляет ошибку.
Во-вторых, если бы он, местный житель, заговорил о «твердой цене за килограмм», односельчане подняли бы его на смех.
И в-третьих, у самого Датку для продажи имелось четыре ягненка, следовательно, он, как и остальные владельцы, хотел продать свой товар, придерживаясь традиций местной мелкой торговли, традиций, унаследованных от прадедов и не являвшихся для него секретом. Новый метод продажи казался ему до поры до времени подозрительным, как все новое.
Впрочем, не измени он текста, крестьяне во главе с председателем сельсовета и всей партийной организацией (исключая Шолтуза, который не держал овец) все равно требовали бы продажи без веса!
Кирикэ вошел в комнату на цыпочках и скромно занял место в самом темном углу возле чугунной печурки. Ему было очень трудно взглянуть в глаза этим солидным людям: совесть его была нечиста, — ведь он так быстро, без всяких оснований их заподозрил!
Ему было трудно, но он должен был это сделать! Должен был хотя бы потому, что только он мог внести во все ясность. Он уже приготовил первую фразу: «По-моему, товарищи, наша основная ошибка состоит в том, что у нас нет ясного представления о психологии нашего клиента». (Решительный конец этой фразы: «ясное представление о психологии нашего клиента» — служил названием одному достопримечательному докладу, прочитанному когда-то неким К. Н. Стэнкуцэ, кандидатом экономических наук. Учеников коммерческого училища известили в последний момент, и они отправились на доклад все как один, даже не подозревая, что своим присутствием обязаны только чрезмерному усердию их директора и полному отсутствию усердия у организаторов доклада, которые забыли объявить о нем заранее и спохватились, увидав перед началом пустой зал.)
Дрон стоял возле стола, сдвинув шляпу на затылок, в распахнутой куртке; из-под нее виднелся расстегнутый пиджак и рубаха, три верхних пуговицы которой тоже были расстегнуты; нервно поглаживая свою жирную белую грудь, он ругал на все лады «Мясоторг», кооперацию, милицию, сельсовет и все учреждения подряд в лице их полномочных представителей, которые могли бы подготовить ему почву для деятельности, но ничего не подготовили.
Из всего сказанного им вытекало, что он хотел составить тут же на месте протокол, подписанный всей бригадой и председателем сельсовета; из этого протокола явствовало бы, что их бригада не могла купить ягнят, потому что «вся наличность» была куплена несколько дней назад кооперативной бригадой. Однако Турку был против подобного лживого протокола, Икэ Леве также, Нетя присоединился к их мнению…
Нетя стоял у окна и, хмуро поглядывая во двор, время от времени язвительно философствовал: