Кирикэ поднял стакан и, задержав на миг дыхание, выпил до дна. («Хуже смерти ничего не будет», — утешал он себя.)
И действительно, так оно и было: не хуже, но и не лучше.
Спустя час, сдвинув кепку на затылок и расстегнув куртку, Кирикэ шел рядом с Икэ Леве по направлению к Томешть. Он старался идти прямо посреди дороги, и это ему удавалось, так как время от времени Икэ, ответственный за транспортировку, поддерживал его.
В голове у него смутно бродили какие-то мысли — надо было рассчитаться с Нетя, Пилу-«посредником», Дроном и Василикэ Гебом… ему казалось также, что он забыл сделать что-то очень важное… то, что требовалось… ему следовало бы быть недовольным собой, а он наоборот… А Икэ Леве, веселый и добродушно настроенный, торопливо вел его по направлению к Томешть, где сегодня же ночью, как он говорил, перед тем как приступить к работе, бригада должна была устроить «небольшое совещание» именно по поводу всех этих вещей, отлично известных и самому Икэ.
Смеркалось.
До конца деревни оставалось еще домов десять, когда ветер отчетливо донес до слуха Кирикэ звук барабана. Он остановился, прислушиваясь, и вскоре различил голос барабанщика Датку:
— Эй, люди добрые, что продали сегодня ягнят государству! Приходите в сельсовет! Да смотрите не по одиночке, а все сразу приходите! Получать деньги — излишек, что остался после взвешивания ягнят! Деньги уже и розданы. Я своими глазами видел, как все получали! Я и сам тоже получил!.. Ну, еще разок! Эй, люди добрые, товарищи, что продали сегодня ягнят государству!..
Видать, Пинтя Датку хотел во что бы то ни стало выполнить свой долг до конца.
Умильно улыбаясь, Кирикэ двинулся дальше.
— Н-н-ну и мо-ооо-ки! — послышался вслед ему стон.
К досаде Икэ Леве, Кирикэ снова остановился и стал прислушиваться.
— …Получать деньги — излишек, что остался после взвешивания ягнят… — задыхаясь продолжал «по второму заходу» Пинтя Датку.
— Мо-ооо-ки! — отзывался где-то поблизости Пилу Каркалецяну.
Слева от дороги, по левую руку Кирикэ, был забор — два ряда колючей проволоки. Опираясь, как на палку, на кол забора, стоял Пилу: глядя в землю, он прислушивался к словам барабанщика, и, произнося свое излюбленное выражение, растерянно оглядывался по сторонам — он искал Василикэ Геба. Но Василикэ не было, Василикэ покинул его, и голос Пилу звучал с каждым разом все слабее, все неувереннее, как-то вопросительно:
— Мо-ооо-ки, да?!
Кирикэ и Леве он не заметил.
Ободренный видом врага, охваченного страхом, практикант Стан Кирикэ, закончивший свой первый рабочий день, двигался, само собой разумеется, по направлению к Томешть рядом с ответственным за транспортировку Икэ Леве, бывшим «потомственным» скорняком из Крайовы, как он выражался…
Перевод с румынского М. Богословской.
КОНЬ ДЕДА ЕФТИМЕ
С трудом пробираясь по чавкающей грязи двора, мы подошли к хате. Где-то вблизи, в темноте, гремя цепью, яростно лаяла собака, умолкая лишь для того, чтобы почесать спину о стожок соломы.
Дед Ефтиме Ион Лупу остановился в нерешительности, схватившись за дверную ручку.
— Нет бабы дома…
Я чиркнул спичкой и взглянул на часы.
— Должно быть, задержалась в селе… Ведь еще нет и шести.
Дед Ефтиме что-то пробормотал себе под нос; насколько я понял, он сетовал, что уж больно коротки зимние дни и длинны бабьи языки во все времена года, потом знаком велел мне подождать и как бы растворился в темноте между постройками тесного и бедноватого двора.
Вскоре он вновь появился, держа в руках огромный ключ, видимо изготовленный искусной рукой местного кузнеца.
Мы вошли в хату.
Желтоватый свет только что зажженной лампы, с еще запотевшим стеклом, озарил комнату. Чисто выбеленные стены хаты, недавно мазаные глиняные полы, каждый угол, — все говорило о неутомимом трудолюбии хозяйки.
— Ну, как завидит огонек в хате, тут же и придет. Так уж у нас заведено, — пояснил дед Ефтиме.
Он освободил мне место на лавке, сбросил с плеч сермягу, снял постолы и ловко, как белка, взобрался на печь. Я растянулся на лавке и, улыбнувшись, сказал: