«Что это звенит повсюду вокруг нас?» — спрашивал отца подрастающий сын. «Ничего не слышу, сын, это все тебе кажется. Не двигайся, веди себя как мы, взрослые. Когда станешь большим, все поймешь».
Сын подрастал, начинал понимать все, и цепь его уже не тяготила. Он научился с ней обращаться и даже недоумевал, как можно жить иначе.
А мы?
Мы, боровшиеся, мы, которые дергали и грызли нашу цепь с тупым упорством? Наградой за многолетнее терпение, за невероятные жертвы и невероятные усилия была надежда, что удастся оторвать от этой цепи хоть одно звено!
Кому же, как не нам, знакома до боли кованая прочность кандалов?
Жила в нас вера. Мы верили, что делаем благое дело и что нет иного пути. Верили, что когда-нибудь, когда-нибудь после нас…
И вот в одну минуту разорвана паутина, опутавшая мозг. Развеивается легенда о непобедимой мощи.
Настало время чудесных перемен. На пространствах всех земель, покоренных царизмом, пробуждаются в этот час изболевшиеся души, распрямляются согнутые спины. Встает туманный призрак неведомого Завтра и обретает грандиозные формы. Робкая, только что нарождающаяся мысль силится разглядеть, отгадать, каким оно будет, Завтра. Содрогается, отступает, хочет увидеть и не хочет. Взмывает вверх и падает в тревоге, льнет к вчерашнему, такому привычному дню и рада бы, словно крот, убраться в свою норку.
Нет, еще нет радостного настроя. Предчувствие подсказывает, что впереди большие дела, перевороты, каких не знала история. Часы начнут отсчитывать новое время, и каждый следующий день будет иным, все более стремительным. Изменятся люди, изменится облик мира. Грандиозные события подхватят нас, и мы окажемся на гребне фантастически высокой волны. Вот она уже где-то возникла в глуби вод и идет к нашим берегам. Так пусть же разобьется о берег, пусть отзовется громом окрест! Пусть бушует над нами, над крышами наших спокойных домов, над трубами наших фабрик, над шпилями наших костелов!
Пусть разольется вокруг, затопит наше подполье и несет нас к дневному свету.
И встанем с угнетателями — лицом к лицу.
Где наше оружие? Где лозунг для этого нового дня? Где наша сила, разве не накопилось ее с избытком при такой жизни? Выступит ли она из своего укрытия, могучая, необъятная, на удивленье всему миру? Или будет она расти постепенно, спокойно, плавно? Получит ли каждый из нас в этом завтрашнем дне тот чудный талисман, который сделает его новым, счастливым человеком — таким, каких потребует великая эпоха? Обновится ли наша кровь? Сумеем ли мы забыть затверженную мудрость, поймем ли, что сейчас не до нее? Обретем ли умение смотреть вдаль, умение, которое потеряли мы в тесноте и сутолоке теперешней жизни?
Через край выплескивается море вопросов, они не умещаются в голове. Звучит в душе торжественная мелодия, чего никогда со мной не бывало. Мне кажется, что я уже преобразился, что я готов ко всему.
Только я уже стар. Такие, может, и пригодятся, но сами ничего уже не в силах свершить. Должны прийти новые люди, для которых буря — в радость, а трезвая рассудочность — что-то устарелое. Они будут погибать, не задаваясь вопросом, удастся или не удастся? Они не станут колебаться, когда нужно будет вести массы к победе или на смерть. В переменчивом свете нового дня они будут умирать и находить свой путь, будут падать и вставать снова, пока не победят или пока не погибнет последний.
А я уже слишком стар. Могу погибнуть, к этому я готов. Но велика моя тревога. Минуту назад я перестал верить в несокрушимую мощь царизма, но нет еще во мне уверенности в наших силах. Ну что ж, постараюсь обрести уверенность, буду ждать.
Я думаю, эта война может быть выиграна, а может быть и проиграна. Я думаю, прежде чем мы начнем действовать, прежде чем радоваться, нужно четко себе уяснить, что мы должны делать. Я думаю, нужно все серьезно взвесить, перебрать все возможные варианты, сверить их с совестью, прежде чем прольется хоть капля рабочей крови. Так я думаю, я, старый уже человек, человек вчерашнего дня.
Подобные мысли не должны бы возникать у борца. В его храброй душе — только радость, только жажда борьбы.
Радуюсь ли я? Я не жалею о вчерашнем дне и вчерашнем вечернем «Курьере» с успокоительными телеграммами. Я не пытался бы останавливать то, что произошло, даже если бы это было в моих силах. Знаю — великие события надвигаются. Обещаю сделать все, чтобы их ускорить, и чего бы это мне ни стоило, сдержу обещание. Отдам все, что имею, погибну, если надо…