Там будут впервые названы имена, которые потом станут славными и грозными. Будущие поколения почтят эти имена, прозвучавшие в первом боевом крещении.
В моей квартире уже нет чемодана с оружием. Оно в трудовых, рабочих руках.
Сейчас, в эту минуту, будущие солдаты Революции осваиваются с мыслью о предстоящем сражении, а руки их привыкают держать оружие.
Я отправляюсь со всеми вместе. Встану рядом с Хеленой, пойду туда, куда пойдет она. Это будет неподалеку от места, до которого может дотянуться смерть. Возьму за руку Тадека. Будем держаться друг друга — у нас одна судьба.
И я говорю искренне: хорошо, если погибнем, и хорошо, если останемся живы.
Ибо учтет Революция нашу смерть и потребует когда-нибудь у жизни ответа.
А наш долг — быть или не быть, но всечасно служить Ей.
Перевод М. Алексеевой.
История одной бомбы
(Избранные главы)
ГЛАВА II
Угрюмо смотрит на Вислу, на широкие заречные просторы опустевший королевский дворец. Ничью душу не тревожит уже эта громадина. А ведь когда-то было иначе. Молчат его стены, не слышно ни шепота, ни вздохов о далеком прошлом — мертвое казенное здание. Теперь тут казармы. И давно забыл варшавянин о тех, кто там некогда жил и правил. Тяжело поляку вспоминать о прошлом. Да не о королях тут речь, не в них дело!
При виде этого королевского замка варшавянин испытывает мистический ужас. Прошлое, словно призрак, встает из могилы и пытается схватить живого человека своими костлявыми руками.
А человек хочет жить. Человек хочет жить спокойно. Научился он отгонять от себя упрямые видения. Научился забывать, не думать. Многому, ох, как многому пришлось научиться.
Но старые деревья в саду помнят те давние времена. Они глядят, как и прежде, в окна верхних этажей, равнодушные ко всему, что происходит там сейчас, что происходило там ранее. Те же самые стены, те же расписные потолки. Улыбаются с потолков нарисованными губками нимфы и музы. Уста их всегда раскрыты для поцелуев, не увяли нагие тела, не увяли венки и гирлянды.
Висят по стенам на своих местах старые портреты. Как прежде, высокомерен их взгляд, будто неведомо им, что на посмешище они здесь выставлены. Старинная мебель, дорогие гобелены, источенные временем и потому еще более дорогие, потемневшие картины кисти знаменитых мастеров, венецианские безделушки. Все сохранилось, все осталось, умерло только то, что жило. В огромных зеркалах отражается пустота.
Залы, залы. Белый зал. Голубой. Тронный. Здесь устраивались пышные празднества в честь иноземных послов, когда в мире жили соседи, когда на польском троне польский сидел король.
Да не о королях речь! О судьбе народной.
Коридоры, коридоры, огромные аванзалы, широкие лестницы. На каждой ступеньке, по обеим ее сторонам, стоят гайдуки, глядят исподлобья на ослепительную роскошь.
Блестящее рыцарство польское, прелестные дамы, блистающие красотой и драгоценностями. Гетманы, воеводы, высокопоставленные особы, столпы государства, их преосвященства.
Звучит итальянская музыка, звучит повсюду польская речь. Они у себя дома, они веселятся, они могут себе это позволить.
Умеют веселиться поляки, веселились они прежде, веселятся теперь и во все века веселиться будут. Но вот уже добрую сотню лет не знает поляк, что такое истинное веселье.
Иссякла буйная сила. Отшумела былая жизнь.
Мир праху ее!
Лабиринты коридоров, этажей, комнат, укромные уголки…
Вот сюда приводили любовниц последнего польского короля, здесь наслаждался он любовью очаровательных красавиц из самых знатных семей королевства, незаметно летело здесь время.
Бродят по замку звуки-привидения. Хихиканье язвительное, рыдание, чей-то вздох, шепот. Но все это мираж, наваждение. Пусто в замке.
Длинный, широкий, устланный коврами коридор. Здесь в польском мундире стоял на страже Кордиан[38]. Окутала замок черная ночь. Обступили Кордиана тяжелые мысли, окружили со всех сторон призраки скорби и страха, демоны мести и искушения. Понял Кордиан: настал час — и пошел. Долог был его путь по мягким коврам, по длинному коридору к царской спальне. Останавливается он в глубоком раздумье, тысячью рук вцепилось в него сомнение, преградило дорогу. Нашептывает что-то седой призрак, и Кордиан отвечает ему шепотом. Еще идет он вперед, еще сжимает сталь в руке, еще не знает, что уже обречен. Вот и конец пути. Ужас охватил Кордиана, и рухнул он на пороге царской спальни. Проснулся царь, остался жив.
38