Но все равно очень горевала Цивикова, что настал конец счастливой жизни, длившейся целых три года.
Счастье пришло в субботу, когда Сташек принес домой первую получку. Старая даже расплакалась. Целый рубль отдала она за мессу и выслушала ее внимательно, сосредоточенно, проливая радостные слезы и бормоча нескончаемые благодарственные молитвы. Она умоляла бога простить ее за то, что всю жизнь грешила, за то, что роптала и плакалась на свою долю, за гордыню, за то, что завидовала сытым, за все, в чем упрекали ее на исповедях ксендзы.
Старая Цивикова отдыхала впервые в жизни. Отдыхать она не умела и без дела мучилась, а порой ее даже охватывал страх. Искать заработка Сташек ей не позволил, так что других дел, кроме как приготовить обед, убраться в комнате да обстирать сына, у нее не было. Ей просто трудно было свыкнуться с мыслью, что не нужно с утра до ночи вертеться, как белка в колесе. Теперь она могла поспать в свое удовольствие, могла целыми часами напролет сидеть сложа руки. Могла, сколько душе угодно, просиживать в костеле, ходить по кумушкам да сочувствовать чужой нужде. Совесть корила ее за такой непомерный достаток, не оставляли мысли о божьей каре, томили предчувствия, сулили скорый конец хорошему — обязательно грянет какая-нибудь беда…
— Слишком все хорошо, ох, слишком хорошо! — вздыхала она.
В конце концов привыкнуть можно ко всему. Шло время. Цивикова уже начала присматривать невестку, но ни одна не была хороша для ее Сташека, а сам он не торопился под венец — в голове у него было совсем другое. Старуха долго не понимала, какими такими делами занимается Сташек, пока однажды полиция не забрала нескольких его товарищей. И тут словно бы заглянула ей в глаза прежняя жизнь.
— Сташек, ты что это затеял?
— Так надо, мама, ты над этим не думай, это мое дело.
— Ох, возьмут тебя, замучают, пытать будут, в Сибирь сошлют…
— Ты, мама, за социализм не боролась, а мучали тебя здесь, в Лодзи, хуже, чем в Сибири.
— На что вы, глупые, замахиваетесь?
— На все. Или мы к чертовой матери, или капитализм! Не на живот, а на смерть — теперь по всему миру так, и мы не отступим!
Пробовала она разжалобить сына:
— А что же со мной будет? Работать я не могу, старая стала, сил уже нету.
— Все идет к тому, чтобы никто в старости без помощи не остался. К этому идет, и так будет, а до того времени все страдают, так что и тебе придется потерпеть. Я тут не виноват. Жизнь такая. Я был бы виноват, если бы ничего не делал и думал только о себе или о тебе. Если все рабочие будут послушными сынками, так жизнь никогда не изменится. Понимать надо.
— Ой, сыночек, сыночек…
Пришла война, а вместе с нею пришла революция и внесла сумятицу в души и мысли добропорядочных обывателей. Стачки за стачками, демонстрации, кровавые расправы. В глубине, в придонных отложениях нищеты и несправедливости забродили таинственные силы и рванулись вверх. Ожили темные бездны и начали выбрасывать на поверхность жизни странные происшествия, неожиданные события, великие подвиги и страшные преступления.
Каждый день приносил ошеломляющие, поразительные новости, и чем дальше, тем непонятней становились перемены, происходящие в обществе и человеческой душе. Дивился своей силе рабочий, удивлялся, глядя на него, враг, и удивлялись даже те, кто считал себя руководителями. При свете дня, наяву происходили совершенно невероятные события. Наутро мир с ними свыкался, переваривал их, забывал и шел дальше. Казалось, что все возможно и все необходимо. Жалобно стенал старый мир, испугались те, что были сильными, осмелели те, что никогда ничего не смели. Все пошло шиворот-навыворот, рушился порядок, спокойствие, растоптаны были, казалось бы, такие незыблемые и такие привычные законность, мораль, добродетель. Одни говорили, что это конец света, другие, напротив, что это только начало.
Не знали, что писать, публицисты; не знали, к чему готовиться, вожди нации. «С одной стороны, это прекрасно, что царское правительство обессилено и обескровлено, но, с другой — скверно, что голодранцы слишком подняли голову. Прекрасно, что близятся какие-то перемены: скверно, ибо эти перемены могут зайти чересчур далеко. Прекрасно, что рабочие выходят на демонстрацию, прекрасно, что появляются антиправительственные воззвания, прекрасно, что устраиваются покушения; скверно, что кругом забастовки, что началась дороговизна, что пришли в упадок промышленность и торговля.
С одной стороны, это прекрасно, что социалисты мертвой хваткой вцепились в глотку царскому правительству, но с другой — скверно, что правительство не обращается к компетентным, уважаемым общественным деятелям с просьбой помочь успокоить страну. Прекрасно, что стало неспокойно; ужасно, что нет покоя».