Мир сновидений, который прежде, на воле, был ему почти неведом и возникал редко, да и то неясным, расплывчатым пятном, теперь, когда дни проходили в одиночестве, настежь распахнул перед ним свои двери. Сразу за порогом открывалось красочное, фантастическое зрелище, всякий раз новое; истосковавшаяся по впечатлениям душа упивалась ими. Сновидения были поразительно четкими и надолго оставались в памяти, словно действительные, реальные события, пережитые наяву. Они не носили следа настоящей его жизни, воспоминаний, раздумий. Все там было новым; подобные картины и сюжеты никогда не являлись ему ни в мыслях, ни в воображении. Он очень удивлялся, что вовсе не снились ему ни революция, ни тюрьма или что-нибудь с этим связанное. Чужими, далекими были возникавшие перед ним миражи, однако он любил их и ждал. Они переносили его в другую, неизвестную жизнь, возможно, внеземную, предлагали ему общение со странными существами, людьми-нелюдьми, которых он, однако же, хорошо понимал и вместе с ними кружился в водовороте невероятно сложных дел, совершающихся вне времени и пространства.
Лишь недавно нарушился заведенный порядок. Пришла ночь, когда деятельная мысль не пожелала уснуть, как обычно, и проникла в запретный для нее мир, трезвая и безжалостная. Он в ужасе вскакивал с койки. Иногда ему не удавалось проснуться и он громко стонал во сне; целый день ходил он потом под тягостным впечатлением ночных кошмаров. Напрасными были попытки отмахнуться от них или забыть. Он помнил, он бессознательно помнил, ибо — хотя приснившиеся образы, слова, звуки исчезали — оставался какой-то символ, какой-то общий смысл, не поддающийся точному определению. Это беспокоило его, мучило, и голова делалась тяжелой, будто на нее положили камень. Ночь сплошь и рядом задавала ему загадку, бестолковую, глупую загадку, а он все равно трудился, стараясь найти ответ. Он уже не мог отнестись к этому легко; там, в снах, гнездились страшные вещи, там нашло себе надежный приют все мрачное, чему днем преграждал дорогу бодрствующий разум. Там прятались и безбоязненно жили отрывочные мысли, смутная тревога, невнятные предчувствия. Они выползали ночью и терзали, тиранили беззащитного.
Еще в детстве приснился ему страшный сон; потом снился редко, но всегда наводил ужас. Он пугался этого сна ребенком и пугался, став взрослым, почти совсем забывал про него, пока однажды ночью сон не наваливался вдруг и опять душил, давил тяжелым страхом. Сон был неизменно одинаков, до малейших деталей: темная, непроглядная ночь, стена какого-то старого здания. За стеной воет ветер и происходит что-то непонятное. Он жмется к стене, дрожит, умоляет не трогать его, и это длится бесконечно долго — мука ожидания, мука неизвестности. Но вот за стеной все утихло, и кто-то начинал взбираться на нее с той стороны. Белые светящиеся руки цепляются за край, с усилием влезает черная, как сама ночь, фигура. Вот и все. Но им овладевает панический страх — что будет дальше, куда потянутся белые руки? Когда он был маленьким, он просыпался в ужасе, ему казалось, будто вокруг только одни стены. На плач и крики входила мать со свечою в руках и заставала его в слезах, прижавшеюся к стене.
— Что с тобою, сынок?
— Меня замуровали, опять меня замуровали…
— Да нет же, это тебе все приснилось!