— А ну-ка, пан артист, рвани еще разок ту песню, только по-настоящему, с огоньком!
— Да погромче, понял, не по-нищенски. Такую песню либо в полную силу играть, либо уж вовсе не надо!
— Давай, дед, давай, мы заплатим!
Понял Хельбик, о чем речь идет, и снова сыграл тот отрывок, который всем в этом доме так понравился. Играл внимательно, серьезно, смычком слился со струнами, и скрипка звучала, словно капелла. Он вспомнил всю мелодию целиком, четко акцентировал ритм и сам понимал, что играет хорошо, и видел, как загорелись глаза у людей, а кое-кто из них стал подпевать даже.
— Браво, браво!
— Бис!
— Вот здорово! Давай еще, жарь!
И еще раз пришлось сыграть Хельбику эту мелодию, и повторить несколько раз, закончив мощным аккордом. Устал он вконец, а рабочие переглядывались с довольным видом, переговаривались, потом порылись в карманах и собрали целых двадцать копеек.
Хельбик благодарил и кланялся, но все никак не мог понять, откуда у этих людей взялась вдруг любовь к музыке. Ведь он приходил сюда каждую неделю лет пятнадцать подряд и всегда здесь, в мастерской, работали столяры, но он не видел от них даже ломаного гроша. «Возродилось во мне что-то; надо, значит, теперь хорошо играть, как прежде, в молодости. Не к добру все это, смерть, видно, уже близко, раз человек ни с того ни с сего молодеет».
Но, несмотря на мрачные предчувствия, расцвела душа его, отвыкшая от радости, и, словно малолетнее дитя, начал он строить различные планы.
«Вот возьму и уйду из этого воровского притона, и устроюсь в какой-нибудь порядочной семье. Зарабатывать теперь буду много, ясное дело. Можно и на черный день кое-что отложить, здоровья сколько потеряно при такой собачьей жизни. Давно пора бы…»
У следующего здания он начал сразу играть тот марш, который нравился людям, да и сам он играл его с удовольствием. Здесь «браво» не кричали, зато не успел еще отзвучать последний аккорд, а вокруг уже толпился народ — из какого-то подвала вылезли подмастерья и портные, подходили поближе отдыхавшие в обеденный перерыв рабочие с маленькой фабрики, которая неподалеку пыхала дымом и паром. Даже дворник слушал с просветленным взором, приоткрыв рот.
Хельбик снова трижды повторил ту музыкальную строфу и снова собрал по крайней мере два злотых, причем давали люди, никогда ранее не платившие и на которых уличные музыканты даже и не рассчитывали.
— Играйте это везде, пан скрипач, и везде много дадут вам, потому что нас везде много.
— Ладно, ладно, спасибо вам, спасибо, — кланялся им старый Хельбик.
Но все-таки мучила его неразгаданная загадка. Пошел он в шинок, сел в угол и долго думал; и только после третьего стаканчика осенило его, что возродился, значит, в нем талант и люди талант признали.
С тех пор дела у Хельбика пошли в гору, он даже начал жить на широкую ногу, то есть мог позволить себе несколько лишних стопочек.
Каждый день решал он выбраться из Парысова и все там оставался; некому только было рассказать о своих успехах, потому что из старших в доме никто не хотел слушать, а Мелька была теперь уже все время занята — ни старик, ни музыка не интересовали ее больше. Подвыпив, он часами разговаривал сам с собой, пока язык не начинал заплетаться. Каждый свой концерт он начинал с того марша, который принес ему счастье. Он отваживался забираться и за свои пределы, на Хлодную и Вронью, и всегда толпились вокруг него люди и кричали «браво». Однажды кто-то даже бросил ему из окна рубль!
Он пробовал осторожно допытаться, что же это за мелодия, которая так популярна в Варшаве даже среди простых людей, не понимающих музыку. Но напрасно играл он ее ворам и другим обитателям Парысова — здесь никто не мог ничего сказать. А у слушателей своих он, конечно же, не расспрашивал — истинный артист не может себе этого позволить без ущерба для славы. Впрочем, любопытство вскоре прошло, и он был просто счастлив, что имеет успех. Правда, теперь он старался придать мелодии все новые краски, подбирал эффектную аранжировку, играл пьесу с различными вариациями, и у тех, кто слушал, просто душа радовалась.