— Военный закон, уважаемый, военный закон. У вас, голубчик, видно, еще бьют, а у нас уже перестали. Что ж я могу поделать?
И подумал тогда Франек, что за справедливое дело идет биться польское войско.
А через месяц и пан собрался в дальнюю дорогу. Уезжал в бричке, запряженной четверкой лошадей, с запасами, с оружием, как на большую охоту. Лысый сзади шел в поводу, точно на ярмарку. С паном ехать должен был только старый кучер Вайдецкий. Но в последнюю минуту решил пан, что надо кого-то еще в помощь взять — коней-то как-никак пять было. Подумал, велел позвать Франека, отвел в сторонку и спрашивает:
— Франек, знаешь, куда я еду?
— Откуда ж мне знать, барин? Не знаю.
— Ну, а хоть немножко догадываешься? А?
— Ваша правда, догадываюсь.
Вся дворня знала, что пан на войну собрался.
— Хочешь со мной? Одного Вайдецкого мало на пять коней. Слугой при мне будешь и за конями присмотришь, кормовых положу тебе два злотых. Если живыми вернемся, так награжу, ну, а коли погибнешь, так похоронят. Поедешь?
— Ага. Как барин прикажет.
— Тогда садись на козлы. Вайдецкий, трогай! Стой!
Соскочил пан, еще раз торопливо обнял заплаканную жену, поднял детей одного за другим, расцеловал, сел — и поехали.
Тяжело болел пан Злотовский. Много недель пролежал, ожидая смерти, ибо выздороветь не надеялся и не хотел. Доктор до самого конца не понимал, что это за болезнь. Пробовал и так, и этак, наконец надоело ему, отступился он и перестал заглядывать к больному каторжанину. Лечил его фельдшер, лечил, как умел и как ему на ум взбредет. То велел много есть, то голодом морил, пускал кровь, клал на живот то лед, то горячие компрессы. Больной молчал и не шевелился — может, сил не было, а может, не хотел просто. Делай с ним, что заблагорассудится, он даже не отзывается.
Все время пан Злотовский думал над большой и сложной проблемой. Днем и ночью трудился, разрешая ее.
Для чего человек живет?
Он погружался в раздумья постепенно, но с каждым днем все глубже. Забыл о судьбе своей, столь мелка и незначительна казалась теперь она. Забыл о жене и детях, забыл о родовых владениях — о Злотой Воле, Злотой и Злотовке, забыл о Польше. Только в жару, в лихорадке, являлись к нему из забытья воспоминания и кружились в смутном беспорядке. Обольщали, ласкали и отнимали у него обезволевшую душу — уводили ее за собой в те далекие годы.
…Сверкают снега, до неба рукой подать, в душе отвага, восторг, грудь полнится холодным, удивительным воздухом, взглядом не охватить необъятные просторы.
Горы, горы, ледники, скалы, озера. Леса, равнины, селенья и города — весь мир. Вершина Юнгфрау! И она…
Первый в жизни бурный роман с женщиной намного старше его — с умной и жестокой красавицей, пани «Аспазией» Легановской, вдовой двух богатых мужей и наследницей их состояний. С женщиной, пользующейся скандальной известностью во всей округе и по всей стране, плюющей на мнение света и принимающей в своем волшебном дворце в старинном Гродзанове одних мужчин, С той, что, замучив своей неистовой любовью двух мужей, разыгрывала Аспазию из «Вакханки» и, не скрываясь от людских глаз, жила окруженная легендами, негодованием и всеобщей завистью. Пан Злотовский объездил с ней пол-Европы и за полгода спустил Лазоры и Тлущец, оставленные ему в наследство покойной матерью.
Там, на вершине, он оторвал взор от величественного пейзажа и посмотрел в ее бездонные, устремленные вдаль глаза.
— Когда придет мой смертный час, когда буду умирать, знаешь, что я себе скажу? Для чего я жил? Чтобы всего лишь мгновение побыть здесь — рядом с тобой…
Она снисходительно улыбнулась, не повернув головы.
…Весна, вечер в парке, соловей, одуряющий аромат жасмина. Все дышит необыкновенным счастьем. О чем поет соловей? О том, что должно произойти. Первый сладостный поцелуй — невеста… И он, осыпая зардевшуюся девушку поцелуями, говорит, что только это свято в человеке, что только ради этого стоит жить.
…Счастье, гордость, слезы умиления. Первый ребенок, сын, его наследник — Юречек…
— Это самая большая радость для меня. Большей радости мне никогда не узнать, — говорит он жене.
…А когда после победы под Млодоевым шли они с трофеями, с пленными, под веселые песни солдат, он сказал товарищу:
— Это лучший день в моей жизни. Нет большего счастья, чем сражаться и побеждать!
Но жар спадал, и он снова спрашивал себя: для чего человек живет? Он подводил итог всей своей жизни, ибо знал, что умирает. Но итог не получался. Бывало ему в жизни плохо, бывало средне, бывало хорошо, но все никак не удавалось взвесить и понять — а стоило ли жить?