В душе отдых и облегчение. Как-никак, а он все-таки видел, собственными глазами видел, отыскал самого себя в тесной толпе солдат, он убедился, что жив, однако, Дужар, давно для всех исчезнувший, пропавший на войне Дужар. Это он, настоящий, тот, который есть. Из всех неисчислимых двойников, невнятных теней Дужара, этот один живет, и то, что он видит, что он думает, это и есть явь, а все остальное — сон. Распыленный на тысячи эфемерных существований, он кружится в бесконечно продолжающейся ночи, в тяжелом, давящем мраке, мечется изнуренный, как в горячке.
Временами он сознает, что умер и что это только душа его мыкается по свету за былые грехи и не может избавиться от земных уз, чтобы улететь на небо. А то, что теперь, — это, наверно, чистилище, которое все-таки лучше ада, потому что оно когда-нибудь кончится. Временами ему кажется, что он рассечен пополам, рассечен, и одна его половина ничего не знает о другой. Это произошло, наверно, еще тогда, когда старый Лягранж вернулся из города, перед самым вечером, и, проезжая деревней на двуколке с двумя новыми бочками и только что купленным плугом, кричал направо и налево, что в городе уже везде объявлена мобилизация, а он на войну не пойдет, потому что уже стар. И хвастался старый скупердяй, что вот и дочек не выдал замуж, и пусть теперь все горюют и убиваются, а у него для этого нет никаких причин — и плевать ему на эту войну! Он радовался своей старости, ехал по деревне и хлопал кнутом.
С того времени так и не могли встретиться две половинки Дужара и ничего не знали одна о другой. Можно ли так жить — все зыбко, ничего целиком, а все пополам.
Дужар горько жалуется, сетует, молится, кричит изо всех сил, лишь бы его господь бог услышал и лишь бы заглушить то, что его ждет, что уже надвигается…
…Горячий удушливый дым разносится, как от порыва ветра, и снова перед ним лежат те трое, а около них возникают несколько маленьких фигур — это дети. К малышам присоединяются трое мальчиков-подростков и четыре юные девушки. Немцы — они плодовитые. Словно из-под земли вырастают три жены, бросаются с воплями на распростертые тела и громко рыдают. Появляются братья и сестры, отцы, матери, дядья, тетки — уже тесная толпа заслонила лежащие тела. Громкие вопли, стоны перекатываются над толпой, и Дужар сам чувствует в глазах жгучие слезы, плачет от жалости и плачет от страха, потому что знает — сейчас…
Уже смотрит на него из-под кустистых седых бровей тот самый старик, сгорбленный, с палкой. Он протягивает руку и трясущимся пальцем указывает на Дужара. Оглядывается один, второй, оглядываются все — уставились на него множеством глаз, залитых слезами. Дужар вскакивает, чтобы убежать, но толпа уже окружает его кольцом. Он корчится и сжимается, он рад бы провалиться сквозь землю. Множество пальцев указывает на него, множество глаз смотрит на него с ненавистью, множество голосов кричит ему:
— Убийца! Убийца! Убийца!
Он просыпается наконец — какое счастье! Нет трупов, нет толпы родственников. Он дышит глубоко, с громадным облегчением: ушли прочь видения, с него снято бремя преступления и позора. Он пришел в себя. Он не виноват, он храбрый солдат, достойный похвалы — как-никак, одной гранатой уложил сразу трех немцев. Капитан Флешар хлопает его по плечу.
— Хорошо, Дужар, молодец!
Замечательные глаза у капитана! Этот человек — тайная любовь Дужара, его опекун, брат, друг. Они, правда, никогда еще не разговаривали между собой, но это ничего, просто у них нет времени. Одним взглядом капитан умеет показать, что понимает Дужара, как себя самого. Взглянет, а глаза говорят будто живым голосом:
— Боишься, Дужар? Это ничего — все боятся, и я тоже.
И в жестоком, ураганном огне, когда через час уже все становится безумием, кошмаром и непотребством. Во время атаки, в тесном немецком окопе, когда в ход идут ножи. В облаке газов, когда маска в конце концов начинает жечь и душить. Этот взгляд возвращает ему смелость и способность выстоять.
— Тяжело, Дужар?
— Все в порядке, господин капитан!
В череде жестоких снов появление этого человека — одна-единственная светлая явь, благословение для истерзанной души. Он появляется и исчезает, но всегда находится где-то поблизости, никогда не опоздает, успеет вовремя, когда уже совсем невмоготу.