…Пока наконец из черного дыма, из клубов сажи и едкого смрада не выскочит чудовище в каске, с огромными страшными глазами, с длинным рылом вместо лица. Опоясанный железной змеей, с тяжелым ящиком на спине, он прицелится блестящей трубой и выстрелит огнем и дымом. Совсем как человек, который гасит пожар, он поливает перед собой направо и налево шипящей жидкостью. И загораются балки, доски, горит земля, и люди превращаются в живые факелы. Дужар жмется к наружной стене окопа, втискивается в тесную щель между мешками с песком. Но прежде чем он спрячется, он увидит на месте капитана Флешара столб огня.
Напрасно с тех пор он ищет его и зовет на помощь — он остался один-одинешенек, увлеченный в странные миры, беспомощный и беззащитный в потоке ужасных загадок. Его терзают видения и чудовища, в мозг пробираются тучи мошкары и выедают в нем любую мысль, любое воспоминание о самом себе. В этом хаосе один капитан Флешар и был непререкаемой истиной. Дужар крепко цепляется за его светлый образ. Не важно, что он сгорел и навеки умер, — это был дурацкий сон и ничего больше. Но сегодня, так завтра, а может быть, через минуту, вот сейчас, капитан вернется, встанет перед ним и взглянет ему в глаза.
— Что, Дужар, неважные у нас делишки?
— Отчего, господин капитан, теперь вроде совсем неплохо.
— Держись же, Дужар!
— Так точно, господин капитан, все выдержим!
Это была тоска покинутого ребенка, святая мечта об одном-единственном — взглянуть в глаза капитана, почувствовать его рядом. Он один способен разбудить его ото сна и вернуть к действительности. Один этот человек заслоняет собой от него все остальное, что выплывало из пучины бессмысленности. Неправдоподобной была жена, светловолосая, крепкая Зелина, неправдоподобными были дети и виноградник, поднимающийся ступенями в гору, где на вершине на фоне неба стояла белая стена с персиковыми деревьями перед ней. И пес Бабу, который понимал все, что ему говорили. И сосед, старый Рене Гупи, у которого все перемерли и которому Дужар частенько помогал в разных хозяйственных делах. И светлая, широкая рыночная площадь с собором в городе Морже, где было столько богатых магазинов и трактир матушки Россиньо, всегда полный приятных людей, с которыми можно было не только поболтать, но и неплохо выпить.
Неправдоподобный, далекий, давний предавний Дужар и тысяча других его ипостасей в бесчисленных местах и в различные времена — все, все ждало избавителя. А капитан не подавал признаков жизни.
— Это значит, он помнит обо мне и когда-нибудь явится, — утешал себя Дужар в минуты крайнего отчаяния.
Так шло время. Необыкновенное это было время; казалось, оно длится уже многие годы, но точно так же оно могло быть одним днем, часом и даже — почему бы нет? — одной секундой. Кто знает, может быть, это действительно была какая-то страшная секунда в черной ночи, какое-то мгновение, насыщенное, переполненное снами, событиями, ужасами, которые, в сущности, занимают ничтожно мало места и мчатся, улетая нескончаемой вереницей молний. Однако выходило, что это долгие тяжкие годы, на которые он обречен несправедливо, из-за какой-то роковой ошибки.
Каждый день он просыпался совсем рано, когда все еще спали, и каждый день повторялось то же самое — едва он очнется, как уже прочно опутан сетями неуверенности, и опять начинались пляски видений, а потом сны в снах, где непостижимое перемешивалось с постоянной иллюзией правды и с постоянным искушением хоть во что-нибудь поверить. Триста человек вокруг просыпались, говорили, кашляли, вставали, ходили и суетились целыми днями, а он выкарабкивался из этого отвратительного хаоса и засыпал. К нему приставали, рассказывали о себе невероятные истории, втягивали его в разговоры, а он отвечал невнятно, сквозь сон. Негр целыми часами мучил его назойливым, едва понятным бормотанием, вращал глазами и хватал за руку желтой влажной ладонью. Дужар вырывался с отвращением, вскакивал, чтобы убежать, но старый сержант, восседавший у стены за столиком на возвышении между койками, видел все. Он взглядывал на него свирепыми рачьими глазами, и Дужар, цепенея от страха, падал на койку, как подкошенный, и прятал лицо в подушку.
Потом появлялся офицер в красном кепи с четырьмя галунами и начинал слоняться по залу. Он бродил долго, зевал от скуки, но бродил. Приближался, отступал назад, подходил к дверям, казалось, что теперь-то уж он благополучно уйдет и на этом все кончится. Дужар наблюдал за ним с замиранием сердца. И всегда-всегда, в тысячный раз безжалостный майор появлялся возле него. Чаще всего он заходил сзади и вырастал над ним внезапно. Он никогда ничего не говорил. Только стоял и смотрел все понимающими, насмешливыми глазками. Дужар извивался в страхе и муке. Это неистребимое привидение сковывало его ужасом и страшно терзало. Он не мог оторвать от него взгляда, и всякий раз наступало мгновение, когда его словно тонкой длинной иглой пронзало предположение, что, может быть, вопреки всему, этот майор — настоящий, живой человек. А если он настоящий, то и эти бесчисленные койки тоже, выходит, существуют наяву, и, значит, те люди, те трупы… Водоворот ужаса. Призрачные химеры войны, из которой он никак не может вырваться.