Образ матери Сташека — запуганной старой женщины, которая «боялась всех, слушалась каждого», но под влиянием любви к сыну начала верить в его правду, в необходимость борьбы, стала помогать ему, напоминает Ниловну Горького.
Конечно, слишком прямые параллели здесь были бы неоправданны. В кратком рассказе о судьбе Сташека и его матери нет прослеживания самого процесса перевоспитания рабочего человека, его превращения в сознательного пролетария. Характер Сташека Цывика, рабочего, твердо осмыслившего свой революционный долг и ставшего на путь сознательной борьбы, дан у Струга лишь эскизно; распрямление характера его матери тоже не столь органично, как у Ниловны в романе «Мать», Цивикова еще очень далека от того, чтобы из нерассуждающей, почти инстинктивной помощницы сына, готовой выполнить любое его поручение единственно из любви и доверия к нему, стать сознательной и убежденной революционеркой, какой стала мать Павла Власова.
Тем не менее само по себе обращение Струга к такой коллизии, попытка через нее показать величие и правоту борьбы пролетариата, свидетельствовали о его писательской чуткости, верной ориентации в важных идеологических процессах современности.
Чуткость Струга к вопросам, которые ставило время, сказалась и в освещении им проблемы польского национально-освободительного движения, в особенности — восстания 1863 года. На приближение пятидесятой годовщины восстания откликнулись многие польские писатели, в том числе Элиза Ожешко — известным сборником рассказов «Gloria victis» (1910), Стефан Жеромский — одним из лучших своих романов «Верная река» (1912) и другие. Струг посвящает этой теме сборник новелл «Наши отцы» (1911).
Уже в одном из ранних его рассказов — «Отец и сын» — обозначилось стремление писателя осмыслить преемственную связь между освободительной борьбой польского народа в эпоху пролетарских революций и традициями шляхетской революционности.
Старый повстанец Ян Немчевский пятнадцать лет провел на каторжных работах в Сибири, похоронил в Нерчинске жену. Дело, ради которого он готов был отдать жизнь, было справедливым и для своего времени героическим, глубоко прогрессивным — отвоевать национальную свободу родины, облегчить участь крестьян. Восстание, как известно, было потоплено в крови царским правительством. Столь дорогой ценой заплатили истинные патриоты за свой свободолюбивый порыв, что все связанное с трагическим финалом восстания, стало для Немчевского и для целого поколения поляков святыней, на которую можно только молиться. Кощунством представляется Немчевскому даже робкое замечание сына-гимназиста об ограниченности этого движения, которое потерпело поражение главным образом потому, что в силу классового эгоизма и нерешительности шляхетского руководства не приобрело широкой поддержки в крестьянстве.
Антек же, мальчик, рожденный в нерчинских рудниках и, казалось бы, с молоком матери впитавший наказ идти дорогой отца, подрастает в пору, когда слабые стороны шляхетского революционного движения и несоответствие его принципов новому историческому моменту становятся очевидными, когда лучшие силы общества ищут других путей борьбы. Социалистическое движение, к которому Антек примкнул с гимназических лет, кажется отцу, отрицанием мученичества и героической борьбы польских повстанцев-патриотов. Непреодолимая пропасть враждебности и непонимания легла между отцом и сыном. Резкие, не способные на компромиссы характеры одного и другого сталкиваются в остром идейном конфликте: отец проклял Антека, выгнал из родительского дома. Только перед лицом смерти (старый Немчевский умирает) оба готовы отказаться от войны самолюбий, понять друг друга.
«Что ты знаешь о нем, старик? Что знаешь о нем и ему подобных? И что скажешь, когда наступит день, спадет с твоих очей пелена предубеждения и ты увидишь, что их дерзкое учение было правдой?.. Чем искупишь тогда свою вину, где будешь искать сына?» —
такие мысли и раньше приходили в голову старому Немчевскому, измученному неутолимой тоской об изгнанном, проклятом им сыне. Последние слова старого шляхтича — просьба о прощении, обращенная к сыну-социалисту.
В новеллах сборника «Наши отцы» события 1863 года освещены глубоко и многосторонне. Но и здесь доминирует изображение героизма повстанцев, их жертвенности. Как и Жеромский, Струг болезненно переживал двойной трагизм восстания: как движения, задушенного превосходящими силами противника, и как движения, в самом себе таящего зародыш своей обреченности. Не приукрашивая событий, он рисует истинное отношение крестьян к восстанию, которое в большинстве случаев было равнодушно-выжидательным, ибо «шляхетская война» не приносила крестьянам ничего, кроме новых тягот, разорения, пожаров, свирепствования царских карателей.