— Люди, опомнитесь! Ведь вы друзья, товарищи! Ведь вы социалисты! Помиритесь… У каждого может быть свое мнение…
Тогда Грабаж опять набросился на меня:
— У каждого может быть свое мнение! Очень верно! А если некоторые публично говорят и пишут о нас, будто мы перешли на содержание к националистам, если обманывают наших рабочих, не брезгуют никакой клеветой…
Его прервал маленький лысый товарищ, возбужденно говоря по-прежнему в стену:
— А кто устраивает интриги за границей, кто присылает на родину подозрительных людей, кто сознательно губит дело Куницких и Варыньских, кто первый выпустил гнусное обращение?
— Я не откажусь ни от одного слова в нашем обращении!
Напрасно я призывал их объясниться спокойно; впервые в жизни довелось мне быть свидетелем такой яростной схватки. Еще две недели назад они были друг с другом на ты и многие годы считались друзьями. Сколько раз они вместе приходили ко мне на чай! Я знаю, что они любили друг друга. А теперь? Как может расценить это разумный человек?
Я ничего не мог сделать и только встал между ними, чтобы они не подрались, — могло дойти и до этого.
Лысый товарищ сел на постели и, свесив худые голые ноги, ораторствовал, грозя кулаками. Грабаж стоял в пальто и шляпе — так, как вошел. Они бросали друг другу в глаза страшные обвинения. Когда я пытался вмешаться в спор и приводил доказательства, что пролетариату нужны единство и согласие, они оба нападали на меня, не знаю даже, кто яростнее. Поскольку и во мне тоже течет кровь, а не вода, я начал злиться. Но до поры молчал, сохраняя нейтралитет.
— А дело с присвоенным, мягко говоря, шрифтом?
— Шрифт был наш.
— Неправда. Шрифт Вацлав оставил у Ростропного, А теперь, когда Вацлав сидит (а всему миру известно, каковы убеждения Вацлава), ваши выцыганили у несознательного труженика…
— Теперь он стал несознательным, потому что бросил вас.
— Не только несознательный, но и подлый.
— Подлый, потому что хочет стать социалистом.
— Это вы-то социалисты?!
— Не вам, шляхтичам, судить нас!
— Шайка демагогов!
— Через три месяца от вас и следа не останется. Рабочие прозреют, раскроются все ваши интриги!
А когда им не о чем уже было говорить, Грабаж, как последний дурак, снова прицепился к дивану. Разумный человек, а не какой-нибудь мальчишка, старый, опытный подпольщик, устроил из-за пустяка глупый скандал. Он приставал ко мне, требуя, чтобы я выпроводил лысого товарища из дома, потому что он не может находиться под одной крышей с ним, и так далее.
— Позвольте, разногласия разногласиями, но это мой дом, и я никому не разрешу так бесцеремонно распоряжаться у меня. Товарищ — мой гость.
— Вы не имеете права принимать врагов партии.
— Это мое дело. Товарищ — социалист и порядочный человек, и мне этого достаточно! А если вам не нравится, убирайтесь сами!
— Значит, вы присоединяетесь к этим склочникам?
— Я ничего не говорил! Не знаю, кто тут устраивает склоку.
— Хорошо, в таком случае мы прекращаем с вами всяческие отношения. Скажу вам только, что такому старому типу, как вы, следовало бы иметь больше ума!
Если бы не бестактность лысого товарища, то, может, на этом бы все и закончилось. Но черт его дернул самовольно представить меня в качестве члена их группы. Совершенно напрасно он это сделал. Конечно, я отказался довольно решительно и не совсем, вероятно, вежливо. Тогда он сразу стал одеваться, ругаясь:
— Еще только этого мне не хватало, чтобы я искал пристанища у националистов!
Грабаж торжествовал и уже снял было пальто и шляпу, готовясь остаться, когда я категорически и снова, должно быть довольно резко, заявил, что уж если я не вхожу в ту группу, то в их — тем более. Грабаж окончательно обиделся и даже обозвал меня буржуем.
Лишь в последнюю минуту, когда они оба уже направились к выходу, я опомнился и стал упрашивать их, чтобы этой ночью они как-нибудь разместились у меня. Я извинялся и делал все, что мог, но они были непреклонны. Ни один даже не попрощался со мною. Ушли, каждый в свою сторону, искать ночью приюта в городе — оба без паспортов и, вероятно, без денег. Ведь оба могли засыпаться. Я злился и не спал всю ночь, меня мучила совесть. Я был виноват, мне следовало иначе вести себя с раздраженными людьми, хотя трудно сохранить хладнокровие, попав в такой переплет.
Мое положение теперь просто ужасно. Каждый уже определился и знает, чью сторону ему принять. Другой вопрос, хорошо ли это продумано и взвешено, но все решили размежеваться. И теперь кидаются друг на друга.