Хелена бывает у меня почти ежедневно. Она очень печальна и сильно переменилась, даже голос звучит иначе. И стала еще красивее. Когда я рядом с нею, мне кажется, что я переношусь в другой мир. Мне представляется огромный мрачный храм, тайны которого стережет жрица; она всегда одинока, замкнута и грустна, как будто судьба обрекла ее на вечное отшельничество — вдали от всех радостей жизни, вдали от солнца.
У меня создалось впечатление, что Хелена как бы дала обет самоотверженного, беззаветного служения Делу. Партийная работа и прежде составляла смысл ее жизни но теперь она вникает во все вопросы, даже не слишком значительные; у нее нет свободной минуты — все время уходит на дела и беготню по городу. В моей квартире она организовала нечто вроде штаба. В вечерние часы принимает здесь людей, ведет переписку, пишет статьи и прокламации. Я вижу, что она практически руководит всей работой.
Разумеется, я состою в той же партии, что и Хелена. Долго я сомневался и размышлял, но теперь твердо знаю, за кем идти и ради чего. Моей натуре претит легкомысленная поспешность в решении серьезных вопросов. Грабаж (с ним мы давно помирились) упрекает меня в недостаточной сознательности, так как я отзываюсь о наших врагах с некоторой сдержанностью. Действительно, я не могу относиться к ним с ненавистью и думать о них как о «банде головорезов». Ведь они неплохие люди, пусть заблуждающиеся, однако, несомненно, тоже социалисты, как и мы. Но я на них очень обижен — из-за Хелены. Мне горько и даже неприятно, когда я встречаю кого-нибудь из них на улице. Глупо, по-видимому, занимать позицию в принципиальном споре под влиянием эмоций. Но если бы кто-нибудь оказался в тот памятный вечер на моем месте, вряд ли он поступил бы иначе.
Я придерживаюсь мнения, что не всегда и не во всем стоит руководствоваться исключительно разумом. Не только я, наверно, но и огромное большинство людей воспринимают сложные общественные явления, одни и те же социальные науки и программы по-разному. Разве можно каждому заглянуть в душу! Все люди разные и у каждого есть в глубине души свои сокровенные мысли, которые другой человек не поймет, даже при самых лучших намерениях и большой интуиции.
Сейчас наступило время трезвых оценок. Необходимо ко всему подходить разумно, анализировать, взвешивать. Чтобы не казаться смешным, нужно скрывать от людей свои переживания и чувства. Мы стали чрезвычайно рассудительными. Однако здесь больше показного, чем разумного. Например, товарищ Михал не влюбляется, избавь боже! Разве сознательный социалист может влюбиться? И жизнь Михала тоже целиком отдана обществу. А за нашей Кларочкой он бегает потому, что Дарвин открыл миру закон естественного отбора, а кто-то другой объяснил его с точки зрения социологии. Глубокое и трезвое изучение натуры Кларочки показало, что этот тип подходит для Михала. Со своей стороны, и он, выполняя свой общественный долг, предоставил ей возможность изучать себя — путем частых встреч, соответствующих разговоров и чтения книг. Ни цветов, ни конфет он ей не дарил: это буржуазные предрассудки. Впрочем, у него не было денег и никогда их не будет. Чтобы обеспечить такому союзу благоприятные условия развития, следует как можно чаще общаться, взаимно познавать друг друга и делиться различными психологическими наблюдениями. Поэтому они проводят вместе каждую свободную минуту. Читают серьезные книги, ведут принципиальные споры и целуются, сколько влезет. Конечно же, это не любовь, ведь времена любви миновали безвозвратно. Так называемая любовь, наряду со многими другими пережитками, иногда еще встречается в буржуазном мире и бродит в головах поэтов. Для передового человека любовь — понятие устаревшее, романтический бред, не имеющий ничего общего с научными фактами.
Больше всего меня забавляет (но еще сильнее сердит), когда наши панны пытаются демонстрировать в любую пору дня и ночи трезвость ума и ко всему подходят с научных позиций. Откровенно говоря, научных знаний у нас очень мало. Не только паннам, но и нашим товарищам их недостает. Кто из нас располагает временем для учебы? Зато мы компенсируем этот недостаток чрезвычайным уважением к науке. А то, что удается прочитать и запомнить, становится уже догмой. Конечно, наши писатели должны много знать. Но то невероятное множество цитат, которыми переполнены статьи, заставляет меня иногда предполагать, что эти труды пишутся авторами как бы для закрепления в памяти приобретенных ими сведений и частично для того, чтобы похвастаться ими, никакого другого полезного значения они, по-моему, не имеют.