Здесь наша суровая Марта умолкла, заметно было, что она тронута и теперь подыскивает какое-нибудь ехидное словцо, чтобы скрыть это.
— Ну, не было у бабы забот… Но помните и знайте, что наша организация будет наблюдать за тем, чтобы из мальчика вышел человек. Партия его вам доверяет, но с условном…
Я не прерывал ее, дал выговориться, ибо вина моя была неискупима. Горе тому, кому довелось увидеть разволновавшуюся Марту, а ведь сегодня я видел даже нечто вроде слез в суровых очах нашего товарища.
— Ну, Тадек, хочешь остаться у этого пана?
— Хорошо, пани, — ответил мальчик так же тихо, все с той же покорностью, с тем же печальным лицом.
— Этот пан добрый, он будет тебя любить. Он только на вид такой страшный.
Вот уж это неправда. Совсем я не страшный.
Ребенок нервный, впечатлительный и всегда грустный. Для своих девяти лет он слишком мал и слишком развит. Впрочем, говорит он только тогда, когда его о чем-нибудь спросишь; сам первый ни за что не заговорит — еще не привык ко мне. Но отвечает на удивление разумно. Про отца знает, что он «заключен в тюрьму», что его преследуют злые люди, «очень могущественные». Я купил ему две красивые книжки с картинками, игрушечный домик и целый город, который надо вырезать из бумаги и склеивать. Он был испуган: «Это все мне?» Уходя на службу, я оставляю его дома одного; наказываю никому не открывать; задаю урок и оставляю второй завтрак. Оставаться один Тадек совсем не боится, он очень послушный, никогда ничего не берет без разрешения. После обеда мы идем с ним гулять.
Все это кажется мне немного странным и смешным. Я еще не привык к своему новому положению, но уже и мысли не допускаю, чтобы расстаться с мальчиком. Он внес что-то новое в мою жизнь; только сейчас стало понятно, что мне было немного холодно и одиноко в этом мире. Сначала я опасался, сумею ли справиться — как бы там ни было, ответственность большая. Но теперь возникло и очень прочно укрепилось в душе моей чувство, что этим будет заполнена вся моя жизнь, что я воспитаю Тадека, дам ему образование; вырастет он, вступит в большой мир, и теперь будет у меня на свете родная душа. Тадек меня полюбит.
Я застраховал свою жизнь; в случае моей смерти Тадек получит десять тысяч рублей. Кроме того, надо добиться повышения по службе — занять лучше оплачиваемую должность; денег ведь нам нужно будет все больше. Если это не выйдет до нового года, то оставлю свою службу в этом банке и перейду во «Взаимный кредит», где мне могут составить протекцию. Только сейчас я вдруг увидел, что многие мои сослуживцы обогнали меня, а я все сижу на своих ста двадцати пяти рублях. Под лежачий камень вода не течет, но меня это до сих пор совершенно не занимало. Ради чего было стараться?
Марта со мной необычайно любезна. Никому не разрешает оставаться у меня на ночь, так что если мне хочется узнать, что происходит у нас, я сам отправляюсь за новостями. Ко мне она приходит регулярно два раза в неделю, для малыша всегда приносит какой-нибудь гостинец: пару яблок, цветную бумагу, карандаши. Но Тадек все равно боится ее, а Марта явно из-за этого нервничает. Расспрашивает меня о нем подчеркнуто официальным тоном, словно я нанятый гувернер, а она опекунша, которой я обязан давать отчет. Может быть, ревнует? Видно, и с ней происходит то же, что со мной: когда своих детей нет и знаешь, что не будет, к ребятишкам как-то особенно тянет. Я-то уже наверняка не женюсь, да и Марта вряд ли выйдет замуж. Пусть она возится с мальчиком, пусть он и ее полюбит.
Да, вот и Марта могла бы тоже иметь свой дом, семью, сына и мужа, который, конечно, был бы у нее под каблуком. Но так уж все сложилось, при ее-то партийной работе — не думала о себе, дескать, не до этого. Наверно, и ей бывает грустно. Иногда она смотрит на Тадека таким странным взглядом, что мне становится ее жаль.
Каждый вечер я что-нибудь рассказываю Тадеку.
Он слушает внимательно, с интересом, а мне с ним так хорошо, как не бывало никогда в обществе взрослого человека. Изредка робко задаст вопрос. Сегодня — спустя две недели — первый раз улыбнулся. Я рассказывал ему истории про разных зверей: как устраивают свои норки, как делают запасы на зиму. Видимо, что-то ему очень понравилось — такая милая улыбка засветилась на его лице, что у меня чуть слезы на глазах не выступили. Какой же была его жизнь, если этот ребенок разучился смеяться?
Он часто стонет, и плачет во сне. Зажгу свечу, подойду к нему, поцелую, приласкаю. «Что с тобой, Тадек?» — «Ничего, я спал». Что же мучает по ночам такую кроху? Слезы матери обжигают детскую душу или встает перед ним призрак сошедшего с ума отца, заживо похороненного в больнице для умалишенных? Может, ему больно, когда надзиратели выворачивают отцу руки и бьют его по лицу?..