Почему же он чуял в нем чужака? Не потому ли, что зять подчеркнуто вежлив и деликатен, думал он. Зять никогда не забывал поздороваться, уступить место, вовремя передать за столом нож или солонку, не скупился на похвалы теще за ее кулинарные способности. Но в его любезности не было и тени угодничества или притворства. Правда, в кругу семьи он мог бы держаться проще и естественней.
А не потому ли, что молодой человек был на самом деле красавцем по сравнению с дочерью? Эта мысль, вначале смутная, становилась навязчивой. Если он лучше собою, то что их связывает друг с другом? Иногда он ловил себя на том, что внимательно изучает зятя — белое, можно сказать, утонченное лицо, темно-русые волосы, гладкий лоб. Мужская ли это красота? Прямой нос — недурно, но четко очерченные женственные губы выглядят вульгарно! Он никак не мог вспомнить, что именно возненавидел в нем так сильно при их первой встрече. Если бы вспомнить, то нашелся бы, пусть даже крохотный, ключик к загадке. Но он никак не мог вспомнить.
Иногда ему казалось, что он остро ненавидит не его, а себя. Тогда дышать становилось легче. Работа увлекала его, и скверные утренние часы вспоминались, как некий кошмар. Только гордость мешала ему пойти к врачу — в конце концов, все психозы так или иначе излечимы. Стоило бы посоветоваться с братом и с генералом, но они оба уехали в отпуск и он остался совсем один в душном городе.
К вечеру, немного успокоившись, он возвращался домой, тревожась лишь мыслью о предстоящей ночи и утренних часах. Он надеялся, что молодые, как всегда, прибудут домой очень поздно, когда он уже успеет уснуть. Но он не мог заснуть, не услышав скрипа входной двери и легких шагов по прихожей. Даже после сон долго не шел к нему. В тишине он слышал сквозь стены, как в кухне бьют старые часы. Он слышал, как…
— За последнее время ты очень изменился, — сказала жена. — Уже не раздражаешься по пустякам…
— Не раздражаюсь, — согласился он.
— Успокоился…
— Да, теперь я гораздо спокойнее.
— Вот видишь? Надо раз навсегда понять кое-что, и тогда покой придет сам собой…
— Ты права, — сказал он.
— Конечно, права.
— Если права, то не надо плакать.
— Почему ты решил, что я плачу? Я не плачу!
— Ничего — поплачь… Я ничего плохого не подумаю.
— Почему ты не спросишь, отчего я плачу?
— Не хочу спрашивать.
— А чего хочешь?
— Ничего не хочу.
— Неправда. Ты хочешь, чтобы я возненавидела нашу дочь.
— Сейчас я хочу, чтобы ты заснула. И больше ничего.
— Не могу я спать в такой духоте. Мне не спится.
— Хочешь, я открою и другое окно?
— Открой…
Он встал и, прежде чем открыть окно, взглянул на жену. Она спокойно спала, приоткрыв рот, чистая, гладкая и недвижная, как свеча. «Должно быть, правду говорят, что мертвые больше любят друг друга, — подумал он. — В любви мертвых больше чистоты, больше муки… И гораздо больше терпения». Так размышлял он, сидя у открытого окна. Внизу наконец-то мыли улицу. С шипением журчала вода; в звуках чувствовались свежесть и прохлада. В белесом ночном сумраке виднелись горы, черные и отвесные, как стена. Далеко в небесной вышине плыло одно-единственное белое облачко. Там веяли ветры, хорошо бы подняться к ним…
— Это ты? — послышался слабый голос с постели.
— Да, я, — сказал он.
— Что ты там делаешь?
— Ничего… Открываю окно.
— Очень душно, — сказала она. — Ты не вспотел?
Он ничего не ответил.
— Ложись, а то простудишься.
— Ладно, — сказал он.
Он снова взглянул на небо — облачко уже исчезло. Неужели оно так быстро растаяло? Вздохнув и пройдя на цыпочках к постели, он осторожно забрался под одеяло. Жена опять заснула, он слышал ее тихое, мерное дыхание; во сне она казалась бледнее, строже и спокойней.
Утром, когда он стоял у окна, она вошла в прихожую. Не оборачиваясь, он почувствовал, что она хочет что-то сказать ему. По чуть слышному скрипу он догадался, что она села в кресло.
— Евтим, ты вставал ночью? — нерешительно спросила она.
— Да, — ответил он.
Она помолчала.
— Евтим, не торопись уходить. Искра хочет поговорить с тобой.
— О чем?
— Не знаю.
Он обернулся. Еле заметная, не свойственная ему улыбка появилась у него на губах.