Позднее епископ Антоний был избран митрополитом. Прожил он долго, перед смертью, желая исповедаться, призвал к себе соседнего митрополита, с которым был очень близок. Митрополит этот, возвратившись с исповеди, в ужасе сказал: «Я уважал человека, который не заслуживал этого ни на йоту!» Затем он заперся в своих покоях, где его хватил удар…
Вот в какой атмосфере прожил Николай Назаров шесть лет. И нет ничего удивительного, что в предпоследнем классе он стал членом левой организации. Организацию эту раскрыли, руководителя, который даже писал статейки для прогрессивной печати, выгнали с волчьим билетом, некоторых семинаристов перевели в другие духовные училища, а Назарова, у которого нашли только романы Горького, потаскав по участкам, снова водворили в пансион, снизив, однако, отметку по поведению и лишив стипендии (раньше ему, как отличнику и примерному ученику, была назначена небольшая стипендия). Отметку по поведению Назаров скоро исправил, но окончил семинарию с трудом, так как остался совершенно без средств.
III
— Раз не хотят, сынок, назначить тебя учителем, стань священником!.. А то зачем ты шесть лет в семинарию ходил?
— Правда, мама, и зачем я шесть лет с семинарию ходил? — повторил Назаров, обращаясь скорее к себе самому, чем к матери.
— Так-то, — обрадовалась она. — Я плохого не посоветую! Стань священником! Разве плохо живется нашему батюшке? Мешками хлеб ему таскают! Что побелее, сам ест, а серый — скотине! На рождество его свинья самая откормленная!
— Да, да, свинья… его свинья, — глухо отозвался Назаров.
— В Георгиев день ему лучший кусок ягненка, а в водокрещи, когда он кропит, целая телега за ним едет: тут и мука, и фасоль, и шерсть, и кожи, и кудель — каждый что-нибудь дает. И денежек он подсобрал — купил себе землю, мельницу, молотилку! Как говорится, где раньше осла привязывал, нынче конь копытом бьет! Сидит себе в тенечке, а люди сами ему все несут! Вот тебе и готовый ломоть хлеба… Что ты так на меня смотришь?! — обиженно протянула она.
— Да так, ничего, — ответил, покраснев, Назаров и отвел взгляд.
— Ты никак позабыл, с каким трудом мы тебя выучили! — ожесточившись, продолжала она. — Особенно как отец помер, а у тебя отняли эту, как ее там… стипендию! Где было денег взять?.. Что заработаем мотыгой да плугом — все к сборщику налогов и к лавочнику в карман! Голы-босы ходили… Сил больше нет. Сестры подросли, того гляди замуж выйдут, кто будет тогда пахать тощую землицу?.. Что молчишь… и смотришь на меня? — смягчилась она.
— Значит, есть что, — как-то двусмысленно улыбнулся Назаров; подперев голову рукой, он смотрел на мать спокойным, умным взглядом.
— То-то! — самодовольно подтвердила она. — Возьми да женись… Вот хоть на Петканчовской. Девка здоровущая — целую телегу со снопами свезет!
Назаров засмеялся и проворно встал, но в следующее мгновение лицо его снова приняло задумчивое и печальное выражение.
— Пойду, мама, поброжу по лесу, — сказал он, нахмурившись, — загляну на кукурузное поле, проверю, не забредает ли туда скотина… Может, немного задержусь…
— Иди, иди, пройдись, — ответила мать, ласково окинув его взглядом. — Походи, подумай…
Она поднялась и стала прибирать со стола, гулко звякая в тишине пустого дома чистой посудой. Николай взял плащ и вышел. Хлопнула калитка. На улице Назаров постоял в нерешительности, невольно поднял взгляд на церковный крест, который вместе с частью купола возвышался над деревьями сада, и тотчас его отвел, словно обжегся. Спускаясь под гору, он здоровался со всеми встречными — и с взрослыми и с ребятишками, и его «угодничество», как он про себя это назвал, доставляло ему странное удовольствие.
Скоро впереди радостно засверкала река. Николай миновал ее и с облегчением вышел за околицу.
Проселочная дорога сначала шла вдоль песчаной каменистой поймы, затем стала подниматься в гору. Колеи были плотно утрамбованы и, отражая осеннее небо, отливали сталью. По обе стороны дороги тянулись кусты терновника, синея уже созревшими терпкими ягодами.
Поднявшись на вершину холма, Назаров огляделся. Села, раскинувшегося на пологом склоне за рекой, уже не было видно — лучи полуденного солнца, падая отвесно, скрывали его в своем ослепительном блеске. Назаров стоял пораженный, радуясь этой причудливой игре света; перейдя через глубокий дол, он очутился на землях, принадлежавших его семье. На тихих, уже покинутых лугах, серых и помертвевших, еще виднелись следы шумной летней страды — коровьи лепешки, потемневшие клочья газет, сигаретные коробки. Высоко в небе над лугами и опустевшими нивами вились стаи ворон. «Небесные черноризцы», — с горькой усмешкой подумал Назаров и смахнул с лица щекочущие обрывки осенней паутины. Это сравнение вернуло его к прежним мыслям.