На краю скамейки в одном из купе сидела старушка с морщинистым, бескровным лицом и держала на коленях мешок. Внезапно она поднялась и обратилась к мужчине, стоявшему у окна спиной к другим пассажирам:
— Батюшка, иди, сядь! Грешно — священник стоит, а мы…
Священник вздрогнул и тотчас обернулся: лицо его вспыхнуло, в глазах ясно выразилось смешанное чувство удивления и неприязни. Он был совсем молод — лет двадцати с небольшим; черная короткая бородка странно выглядела на его юношеском лице; ряса была новая, блестящая, со следами сгибов, камилавка тоже совсем новенькая. Это был Назаров. Он что-то смущенно пробурчал и, отвернувшись, снова приблизил пылающее лицо к холодному оконному стеклу. Внутри у него все закипело — его впервые назвали батюшкой. За окном мелькали усыпанные белым цветом сливы, по склонам на солнцепеке уже зеленела молодая травка, двое влюбленных, взявшись за руки, шли по светлому весеннему полю, а над ними торжественно кружил аист, словно выписывая над их головами голубой ореол. Поезд со свистом проносился мимо деревьев, и Назарову казалось, будто они цветущими ветвями хлещут его по лицу. Паровозный дым относило к окнам, он затягивал их сажей, заволакивал долину. Старушка продолжала стоять. Пассажиры, отпуская грубые шуточки, с облегчением раздвинулись.
— Ну как не уступить? Она ведь это неспроста — скоро небось понадобится! — небрежно произнес молодой крестьянин с длинным носом и хитрыми голубыми глазами.
— Хочет обеспечить себе местечко наверху, у господа бога! — подхватил другой пассажир, рассеянно глядя в окно.
Старушка, поджав синие губы, молчала. Когда поезд просвистел и замедлил ход, она взяла мешок и тронула Назарова за плечо.
— До свидания, батюшка! — жалобно произнесла она и неожиданно, схватив руку Назарова, наклонилась и прижалась к ней губами.
— Да ей пора выходить… вот она и уступила место! — снова подхватил длинноносый. — Так-то всякий может!
Смех пронесся вслед пробиравшейся к выходу старушке. Назаров незаметно несколько раз вытер руку о рясу, но брезгливое чувство не проходило.
Поезд оставил позади еще несколько станций — на следующей Назарову нужно было выходить. Его станция была маленькая, поезд делал здесь остановку, потому что к нему прицепляли еще один паровоз.
Вот и станция. Вагоны остановились перед желтым двухэтажным зданием с облупившимися стенами. Перед ним росли две липы. Грохот прекратился, слышался только пронзительный свист пара. Назаров подошел было к выходу, но вдруг быстро подался назад — на перроне рядом с начальником станции в красной фуражке он увидел своих односельчан и деревенского почтальона, который поджидал пассажиров, чтобы доставить их в село на своей телеге. И Назаров не вышел из вагона. Поезд, пыхтя, стал взбираться в гору, выбрасывая из обеих труб клубы густого черно-белого дыма. Наш путник снова прижался к стеклу горячим лбом — перед ним простирались родные места, знакомая котловина, прикрытая легким голубым туманом ранней весны. Белело несколько сел, но его родное село пряталось за лесом, у реки. Далеко на горизонте возвышалась белая корона Балканских гор. Поезд преодолел подъем и остановился на станции Белопрыст. Назаров с чемоданчиком в руке быстро вышел на перрон. Возле станции Белопрыст поселка не было — составы останавливали, чтобы отцепить второй паровоз. Пассажиры здесь почти не сходили. Было тихо, безлюдно. Назаров обошел отцепленный, уже маневрирующий паровоз — зеленый, свистящий, покрытый маслянистым потом, и двинулся вниз. Проселочная дорога шла прямиком через поля, леса и нивы. Поля еще пустовали, леса стояли голые и безмолвные. Он шел с трудом. Рясу относило в сторону, она путалась в ногах, мешала идти. Он еще не привык к ней, и ему то и дело приходилось поправлять ее рукой. «Вот сниму и брошу на какой-нибудь колючий куст — пусть пугает ворон, — думал с досадой Назаров. — А что делать с бородой?..» Он с удовольствием почесал лицо, заросшее короткими волосами. «Выдеру! — он засмеялся. — Вот тебе и священник! И как это я решился?..» Вернувшись осенью с прогулки по лесу, он три ночи не мог сомкнуть глаз — все думал: стать ему священником или нет. Ночью он приходил к какому-то решению, днем от него отказывался.
В селе уже было немало людей со средним образованием, и все они стремились устроиться на работу — в общинное управление, на почту, в кооперацию. Их и назначали. А о Назарове говорили: «Раз учился на попа, пусть им и станет…» Учиться дальше? Для того чтобы закончить хотя бы двухгодичный учительский институт, нужны были средства, а сестры, особенно замужняя, и мать, которая мечтала как можно скорее увидеть его священником, и слышать не хотели о том, чтобы продать часть земли. «Довольно с него, пусть станет тем, на кого учился», — говорили они. А уехать в Софию без денег, попытаться учиться и работать одновременно, как делали некоторые смельчаки, у Назарова не хватало решимости. С другой стороны, многие из его соучеников уже стали священниками — даже его одноклассник Крыстев из соседнего села. На третьи сутки Назаров решил тоже стать священником. И как только решение было принято, он вдруг воспылал любовью к своей будущей «профессии». Вернее, побуждаемый личными интересами, стал внушать себе, что полюбил ее.