Мне представляется, что болгарская новелла принесет нашему читателю не только радость узнавания нового, но и волнующее чувство родства наших дум и надежд.
Владимир Огнев
Павел Вежинов
ЧЕЛОВЕК С ТЯЖЕЛЫМ ХАРАКТЕРОМ
1
То был мужчина, ростом чуть ниже среднего, с грубым, словно дубленым, лицом, поседевшими бровями, а тщательно выбритые усы, наверное, были совсем седыми. Всю жизнь он славился своим неистовым характером, но за последние годы стал сдавать. У него были короткие мускулистые ноги, короткие пальцы, пронизывающий взгляд. Всегда хмурый и неразговорчивый, он шагал тяжелой походкой, от которой стекла звенели в окнах.
Просыпался он очень рано, еще в синеватом сумраке рассвета, и долго лежал, молчаливый и неподвижный, пока не прояснится и не заалеет небо, пока над горами не засверкает большая белая звезда, которую многие называют Венерой. Тогда он тихо вставал с постели и на цыпочках пробирался в прихожую своей просторной квартиры. Он проходил мимо зеркала, в которое никогда не смотрелся, мимо ненавистного телефона, через всю прихожую, еще изборожденную бледными утренними тенями. Большое трехстворчатое окно, начинавшееся от пола, было всегда распахнуто. Он вставал у окна, обнажив косматую поседевшую грудь и устремив взгляд в небо — вечное, милостивое ко всем небо, которое приятно холодит виски своими остывшими за ночь пальцами. Позади все безмолвствовало, словно из уважения к нему: и мягкие кресла, прижавшиеся к углам, как бульдоги, и искрящиеся гранями бокалы на грациозных ножках, и терракотовые вазы с раздутыми щеками, и медный поднос на стене, разгоравшийся все ярче и ярче, пока не начинал блестеть, как само солнце.
Из окна виднелся парк с красноватыми теннисными площадками, а за ними небольшой розовый домик с вечно темными окнами. Над деревьями, над цветущими кустами, над влажными от росы памятниками царила кристально чистая, всеобъемлющая, живая тишина. Медленно поднималось солнце. Мужчина закрывал глаза и мысленно взмывал в небо. И тогда минуты летели мимо вместе с ветрами, которые холодными потоками обтекали его со всех сторон, мимо белых пенистых облаков, то клубящихся, то бьющих ключом, над чернеющими ущельями гор. Почувствовав легкое головокружение, он открывал глаза.
Вскоре листва деревьев начинала отливать металлическим блеском. Утренняя звезда меркла в оловянной белизне утра. Один за другим возникали шумы просыпающегося города — шуршали шины троллейбуса, рокотали моторы автомашин. Лишь тогда он уходил на кухню, чтобы умыться и побриться. Наступали самые неприятные минуты дня, когда приходилось смотреть на себя в зеркало, разглядывать сухие морщины, серебристую щетину бороды, пробившуюся сквозь смуглую кожу, веки с ресницами цвета ржавчины. Все вокруг, как обычно, было разбросано и неприбрано, и на столе почти не оставалось места для его далеко не новых бритвенных принадлежностей. И так, в окружении грязных тарелок и кастрюль, из разинутых пастей которых несло прокисшей пищей, среди крошек, объедков и увядшего в уксусе салата, он строгал бритвой лицо и снова возвращался к окну.
Теперь за окном сиял ясный, теплый день. За серыми плетеными оградами теннисных кортов прохаживались грациозные, как газели, девушки в коротких брючках. Сквозь крупную сетку он видел их своими острыми глазами так отчетливо, словно они были рядом, в комнате. И он смотрел на них, как на газелей, — без тени волнения, даже не думая о них. И все же наступал миг, когда где-то в недрах души зарождался первый еле заметный гул. Тогда, отпрянув от окна, он усаживался в кресло. Никто на свете не знал, сколь неугасимо и сильно в нем это чувство, — никто, кроме него. И он подавлял его железной рукой, лишь время от времени улавливая глухой, ненавистный гул. Тогда лицо его каменело, а пальцы мяли и ломали первую попавшуюся под руку вещь.
Когда входила жена, он, чуть побледневший, по-прежнему сидел в кресле, прислушиваясь к медленно затихающему клокотанию. В такие минуты она заговаривала с ним вполголоса, чтобы не застать врасплох, полагая, что ему не по себе из-за болезни. Но на этот раз она молча уселась позади и чуть слышно вздохнула. На ее худом, постоянно слегка озабоченном лице отражалось смятение.
— Евтим, я хочу кое-что сказать тебе, — наконец промолвила она. Он услышал, но промолчал, все еще стараясь прийти в себя.
— Ты слышишь, Евтим? — спросила она.
— Слышу, — спокойно ответил он.
Осмелев, она решила одним духом высказать все.
— Наша дочь надумала выходить замуж…