Сидит в учреждении. Работает. Работает средне-заурядно, средне-добросовестно. Пишет бумажки, пришпиливает, нажимает звонок, приходит курьерша, уносит, приносит новые бумажки. Звонит по телефону, отвечает. Иногда разнообразит унылые звонки средней шуточкой, много раз слышанной и от него и от других. Выражение лица средне-бледновато-скучновато-равнодушновато-приличное. Никому не делает ни добра, ни зла. Считается хорошим товарищем. Любит музыку и вечно поет. Поет про себя, в нос или с закрытым ртом. Выпиликивает сложные скрипичные рулады. Пользуется для этого собственным языком (для трелей). Посетителям и товарищам скучно от его пенья до тоски. Стараются сидеть поменьше и уходят. Когда свободен, общается с товарищами. Тоже молчит и выпиликивает ртом, носом и языком куски из скрипичных концертов. Для чего все это? Чтобы прибедниться, казаться проще. Он знает, слышал, что к простачкам относятся лучше. Иногда кладет кому-нибудь на плечо руку и говорит тускленьким, скрипучим голоском:
– Вот что, Валя. Поедем! с тобой в Пермь.
– Почему в Пермь?
– А так. Поедем в Пермь! Хорошо в Перми (это он разыгрывает рубаху-парня). Скоро лето, землянику будем собирать! Поедем!
Товарищ смотрит на него. Он смотрит на товарища. Равнодушие и скука отражаются на обоих лицах.
Но он доволен. Ему кажется, что так надо «общаться». Потом он уходит со службы, домой. Дома оживляется, смеется, рассказывает анекдоты, много ест. На утро в учреждении опять натягивает на себя маску из добропорядочной скуки, опять напевает – чтобы поменьше разговаривать – и дружески (какой хороший, простой, откровенный, прямо рубаха-парень!) говорит:
– Поедем, Ваня, в Тверь. Честное слово, хорошо в Твери. Давай! На лодке там покатаемся. Едем! Честное слово!
Он громко высказывался против колхозов. Многие помнят, как в синей поддевке он стоял на унавоженной площади и доказывал, что колхозы не нужны. Сейчас он заведует конюшней большого колхоза. Это произошло не сразу. Он приходил на колхозный сбор и долго смотрел, как ремонтируют молотилки. Ему позволялось приходить и смотреть, как молодые конюхи чистят общественных лошадей. Он присутствовал, стоя в задних рядах, на собраниях и внимательно слушал каждого оратора. Он подолгу смотрел, как весело и быстро сколачивали в районе колхоза новые постройки. Он чувствовал зависть к бабам, которые веселой толпой возвращались с заново построенных оранжерей. Он вступил в колхоз. Он работал сначала сумрачно и сосредоточенно. Сейчас он заведует конюшней. Свою манеру подолгу стоять в свободное время и смотреть на какие-либо работы он оставил – некогда. С лошадьми он проделывает сложные действия. Он куда-то водит их, приводит, опять уводит, особенно некоторых. Лошади содержатся у него в идеальном порядке. Куда же он водит их? За ним незаметно проследили. Некоторых, наиболее худых, он водит к себе, в свой двор, и подкармливает своим собственным сеном, чтобы они выглядели лучше, ибо он заключил договор о соцсоревновании.
Жара. Полдень. Дорога между хлопковыми полями. В поле работают узбечки-колхозницы. Собирают хлопок. У каждой на животе мешок, в который собирается нежная белая мякоть растения. На этот раз сбор малоуспешен и труден. Было несколько холодных дней. Хлопок в коробках полузамерз. Он влажен и сморщен. Многие коробки не раскрылись. Жалко и неприятно проходить мимо недозревших стеблей.
По дороге редко кто проходит. Поэтому каждый прохожий заметен. И вот идет женщина с девочкой. На женщине зеленая, а не обычная, стандартная серая паранджа. Женщина устала от жары и долгого пути. В поле нет мужчин, и она приоткрыла над лицом тягостный хобот из конского волоса – это главное лицевое прикрытие.
Она смотрит на колхозниц внимательно, с большим любопытством.
Остановилась. Девочка, идущая за ней, несет, обняв обеими руками, большой самовар. Они идут с базара.
Работающих колхозниц раздражает эта парочка. Какое благодушие, какое довольство, какая паранджа на красивой, высокой – совершенно ясно – не робкой и не забитой женщине! Они сбросили паранджи уже больше года, а эта носит ее еще – повидимому, из лицемерия, из трусости, из желания угодить кому-то – мужу или отцу. Ведь им, работницам, тоже нелегко было сбросить это гнусное покрывало – достаточно грозились отцы и мужья – последние находили столько доводов! Но сняли! Сняли, несмотря на трудности! А эта ходит, дрянная кукла! С самоваром! И паранджа еще зеленая, с претензией на отличие и изящество!
И в поле, в звенящей тишине, под голубым безоблачным небом, где на далеком расстоянии слышно каждое слово, – начинается разговор: