Старый официант потянулся, зевнул, закрыл за ним дверь и еще раз подумал и даже сказал сам себе вслух:
– Новые люди. Не то, что раньше.
До Февральской революции служил матросом во флотском экипаже. Это была Одна из лучших революционных частей флота. Давно готовились к выступлению. Несогласных не было. Часто совещались, читали газеты. Ждали сигнала. И когда прибежал запыхавшийся товарищ и сказал: «Выступить», – то на минуту задумались: «Кто поведет?» И кто-то сказал:
– Дневальный.
И дневальный скомандовал:
– Строиться!
И все построились. Дневальный был молодой матрос. Он никогда никем не командовал и был взбудоражен необычайной ролью. Но скомандовал спокойно и четко:
– Ряды сдвой! На первый, второй рассчитайсь!
И после паузы совершенно спокойно, ровно и убежденно:
– Шагом марш, товарищи!
И, повернувшись, пошел вперед. Он вдруг понял в этот момент, какое это счастье быть равным среди равных. Счастье солидарности взмывало его, и он шел по пустынным улицам! революционного Петрограда легко и бездумно, как на праздник.
Прошло много лет. На разных ответственных постах работал молодой матрос. Много пришлось пережить тяжелого. Но он остался тем же, чем стал в первые дни революции. Он работает сейчас на заводе. Вырос на работе, он сменный мастер, но чувствует себя в цехе равным среди равных и, как когда-то, он выходит из цеха вместе с товарищами и часто счастье солидарности взмывает его… Его любит и ценит коллектив, и кто его знает давно, тот до сих пор представляет его не иначе, как в матросской форме…
Старого узбека-пастуха избрали в президиум большого торжественного собрания в столице, в Ташкенте – собрания, в котором принимали участие члены правительства.
Он был примерный пастух, лучший ударник. Его делегировали сюда на съезд, и он приехал поездом. В час избрания в президиум он сидел в задних рядах зала, и когда избранных просили пройти на сцену, он пошел вместе с другими.
Он шел спокойно и величаво, как всегда. Шел по узкой тропе между креслами. На него смотрели со всех сторон с удивлением, с улыбками, с восторгом, пастух! Простой пастух! Больше сорока лет пастух!
Старое лицо в глубоких морщинах, седая борода, библейская, древняя и глаза зоркие, совершенно спокойные. Хотелось бы сказать: мудрые. Но мудрость проявляется не всегда в глазах. Она бывает и в осанке, и в плечах, и в походке, и в жестах.
Но что было в нем главным? Ведь таких событий не было в его жизни.
Он в первый раз был послан на съезд и в первый раз в жизни избирался в такое блестящее, высокое, руководящее жизнью всей страны общество.
Что же было в нем главным в этот никогда неизведанный, захватывающий, потрясающий и неповторимый момент?
Он волновался? Плакал от умиления? Был подавлен неслыханным почетом? Нет.
Было совершенно очевидно, что он нисколько не волнуется и не растроган, и не подавлен, и не возвеличен. Было совершенно ясно, что высший почет он принял как должное. Точно это давно ему причиталось.
Он спокойно сел за стол президиума и спокойно и гордо прикоснулся к спинке кресла.
Он чувствовал себя хозяином – и в этом зале, и в поле, когда стерег стада. Он знал людей, он знал животных. Высокое небо, широкие просторы и вольная мысль давно убедили его в том, что хозяином страны может быть только тот, кто трудится. За это сознание – необычайно крепкое в нем и ясное – его и выбрали на съезд.
И после съезда, как и до него, оно – это сознание – передавалось другим пастухам и крестьянам, жителям долин и гор, шедшим и ездившим по крутым тропинкам, пескам и глинам широкой, большой и родной страны.
Был всегда исполнительным, настойчивым и инициативным комсомольцем. Когда ему говорили: «нельзя», «трудно», «не выйдет», он насупливался, думал и очень мягко спрашивал, превращая вопрос в утверждение:
– А почему…
И, подумав, добавлял – спокойно и твердо:
– Нет, почему же? Можно.
И с удивительной простотой осуществлял то, что другим казалось очень сложным, трудным и неосуществимым. Сейчас ему двадцать три года. Его считают хорошим работником и назначили начальником большого вокзала. Он пришел, чуть сутулый, веселый и серьезный, как всегда, обошел помещения вокзала, не вызвал к себе, а сам пришел к завхозу и спросил, сколько человек моет, в вокзальных помещениях пол и лестницы? Ему сказали: двадцать человек. Он подумал и предложил: нанять сегодня же восемьдесят и три раза подряд вымыть все полы, все лестницы, все окна, двери и стены – там, где они покрыты масляной краской. Завхоз пробовал что-то сказать, возразить: смены, бабы, пассажиры, поезда, в ближайшие дни все равно наследят, плохая погода, вот подождать, будет сухо… Затем вызвал коменданта, и комендант тоже что-то говорил о метлах, швабрах, которые заказаны. Новый начальник вокзала подумал и сказал: