На ней была короткая серая юбка, такой же серый жакет и маленькая круглая шляпка. Этот костюм парижанки, отправившейся в город по делам, удивительно мало подходил к сказочной красоте этого существа и казался на ней маскарадным нарядом. Но именно увидев ее такою, я почувствовал, что полюбил ее неодолимой любовью. Мне захотелось ее догнать, но она затерялась среди прохожих и экипажей.
С этой минуты я больше не принадлежал себе. Несколько раз я заходил к Полю, но Лейлы там не встречал. Он принимал меня дружески, но о ней не заговаривал. Нам нечего было сказать друг другу, и я уходил с грустным лицом. Наконец однажды лакей объявил мне:
"Господина д'Эрви нет дома. - И добавил: - Может быть, вы желаете поговорить с мадам?" Я ответил: "Да". О отец мой! Это слово, такое короткое слово, - какие кровавые слезы смогут когда-нибудь его искупить? Я вошел. Я застал ее в гостиной; в золотисто-желтом платье она полулежала на диване, поджав под себя ноги. Я увидел... Но нет, я ничего уже не мог видеть. В горле у меня сразу же пересохло, и я не в силах был заговорить.
Запах миро и восточных ароматов, исходивший от нее, опьянял меня и будил во мне желания, как будто мои трепещущие ноздри внезапно ощутили все благоухания таинственного Востока. Нет, конечно, передо мной была не земная женщина, ибо ничего человеческого не ощущалось в ее существе, ее лицо не выражало никаких чувств - ни добрых, ни злых, кроме одного лишь чувства наслаждения, одновременно плотского и небесного. Конечно, она заметила мое смущение, ибо спросила меня голосом более чистым, чем пение лесного ручья: "Что с вами?" Я бросился к ее ногам и, заливаясь слезами, воскликнул: "Я вас безумно люблю!.." Она раскрыла свои объятия и, устремив на меня взгляд своих сладострастных и невинных глаз, промолвила: "Почему же вы не сказали мне об этом раньше, мой друг?"
Час несказанного блаженства! Я прижимал к себе Лейлу, которая вся отдалась моим объятиям. И мне казалось, что, унесясь с нею вдвоем в небо, мы заполнили его целиком. Я почувствовал себя равным богу, мне показалось, что я заключил в своей груди всю красоту мира и всю гармонию природы - и звезды, и цветы, и певучие леса, и реки, и глубокие моря. Я вложил бесконечность в один поцелуй.
При этих словах г-н Сафрак, уже несколько минут слушавший меня с большим волнением, встал, повернулся спиной к камину и, приподняв свою сутану до колен, чтобы согреть ноги, сказал мне с суровостью, граничившей с презрением:
- Ты жалкий богохульник, который не только не отрекается от своих грехов, но и признается в них только из гордости и для самоуслаждения. Я не хочу больше тебя слушать.
Я залился слезами и попросил у него прощения. Уверившись, что мое раскаяние искренне, он разрешил мне продолжать мои признания, с условием, что я не буду ими упиваться.
Я продолжал мой рассказ, решив сократить его насколько возможно:
- Отец мой, я покинул Лейлу, терзаемый угрызениями совести. Но на другой же день она пришла ко мне, и тут для меня началась жизнь, полная сладостных мук. Я ревновал к Полю, которого сам же обманывал, и страдал невыносимо. Не представляю себе, чтобы существовала страсть более унизительная, чем ревность, страсть, наполняющая душу более гнусными видениями. Лейла не старалась даже лгать, чтобы успокоить меня хоть немного. Да и вообще ее поведение было непостижимо. Я помню о том, с кем говорю, и не позволю себе оскорбить слух самого почтенного из священнослужителей. Скажу только, что Лейла, казалось, была чужда той любви, которой она предоставляла мне наслаждаться. Но она вливала во все мое существо яд сладострастия.
Я не мог обходиться без нее и трепетал при мысли, что могу ее потерять. Лейла была совершенно лишена того, что мы называем нравственным чувством. Однако не следует думать, что она бывала злой или жестокой. Напротив, она всегда была очень нежной и ласковой. Она не была также лишена разума, но ее разум был иной, чем наш. Она мало говорила и отказывалась отвечать на все вопросы, касавшиеся ее прошлого. Она не знала ничего из того, что мы знаем. Зато она знала многое такое, что нам неведомо.
Выросшая на Востоке, Лейла помнила множество индусских и персидских легенд, которые она пересказывала певучим голосом и с бесконечной грацией. Когда я слушал, как она рассказывала о дивной заре мира, мне казалось, что она была современницей юности Вселенной. Однажды я ей об этом сказал.
Лейла ответила мне, улыбаясь: "Я стара, это правда". Г-н Сафрак, по-прежнему облокотясь о камин, уже некоторое время не сводил с меня глаз, выражая своей позой живейшее внимание.
- Продолжай, - сказал он.
- Много раз, отец мой, я спрашивал Лейлу о ее религии. Она отвечала мне, что у нее нет никакой и что она не нуждается в религии; что ее мать и сестры были дочерьми божьими и, несмотря на это, не соблюдали никаких религиозных предписаний. Она носила на груди медальон со щепоткой глины, которую, по ее словам, она свято хранила из любви к матери.
Едва я произнес эти слова, как г-н Сафрак вздрогнул, побледнел, быстро шагнул ко мне и, схватив меня за руку, почти крикнул мне в ухо:
- Она сказала правду! Я знаю, я теперь знаю, кем было это существо. Ари, твой инстинкт не обманул тебя. Это не была женщина. Прошу тебя, продолжай.
- Отец мой, я почти закончил. Увы, из любви к Лейле я расторг свое обручение и предал моего лучшего друга. Я оскорбил бога. Узнав об измене Лейлы, Поль от горя чуть не лишился рассудка. Он грозил убить ее, но она кротко ему ответила: "Попытайся, мой друг: я рада была бы умереть, но не могу".