С этими словами он спрыгнул с кучи камней на противоположную сторону и направился к деревне, куда к вечеру свезли урожай и где люди поэтому были весело настроены. Когда он исчез, растерявшиеся и опечаленные молодые люди присели на камни; они разняли сплетенные руки и грустно поникли головами; появление скрипача и его слова вырвали их из состояния счастливого забытья, в котором они бродили, как дети, вверх и вниз по холму; сидя на жесткой куче камней, от которой пошло все их горе, они почувствовали, что веселый свет жизни померк и сердца их отяжелели, как эти камни.
Вдруг Френхен, вспомнив диковинную фигуру и нос скрипача, звонко расхохоталась:
- Какой смешной вид у этого бедняги! Что за нос у него!
И лицо девушки засветилось яркой, как солнце, радостью, словно она только того и дожидалась, чтоб воспоминание о носе скрипача прогнало унылые тучи. Сали взглянул на Френхен, на ее повеселевшее лицо. Но девушка уже забыла о причине этой веселости и просто смеялась без всякого повода, глядя на Сали. А он, смущенный и изумленный, продолжал невольно с улыбкой смотреть ей в глаза, подобно голодному, увидевшему вкусный пшеничный хлеб, и воскликнул:
- Боже, Фрели, до чего ты красива!
Френхен опять рассмеялась, и смех вырвался из ее горла несколькими звонкими короткими радостными трелями, которые звучали для бедного Сали как пение соловья.
- Ах ты колдунья! Где ты научилась этому? Что это за колдовство?
- Ах, боже милостивый! - ласково сказала Френхен и взяла руку Сали. Это вовсе не колдовство. Как давно хотелось мне посмеяться! Прежде, бывало, когда я оставалась одна, я невольно смеялась над чем-нибудь, но это совсем не то; теперь же, когда я смотрю на тебя, я готова смеяться всегда, вечно. А смотреть на тебя я тоже готова вечно. Любишь ты меня немножко?
- О Фрели! - сказал он, преданно и нежно взглянув ей в глаза. - Я никогда еще не засматривался ни на одну девушку, мне всегда казалось, что когда-нибудь я полюблю тебя. И сам я не знаю, как ты запала мне в душу.
- А ты мне, - сказала Френхен, - больше, чем я тебе; ведь ты никогда на меня не смотрел и не знал, какая я стала; я же тебя видала издалека и даже иной раз украдкой разглядывала вблизи и всегда знала, какой ты. Помнишь, как часто мы приходили сюда детьми? Помнишь колясочку? Какие малыши мы были тогда, и как давно это было! Можно подумать, что мы уже совсем старики!
- Сколько тебе лет теперь? - спросил довольный и веселый Сали. Наверно, семнадцать?
- Семнадцать с половиной, - ответила Френхен, - а тебе? Впрочем, я знаю: тебе скоро минет двадцать.
- Откуда ты знаешь? - спросил Сали.
- Так я и скажу тебе! Как бы не так!
- Не скажешь?
- Нет.
- Ни за что?
- Нет, нет!
- Скажи!
- Уж не заставишь ли ты меня?
- Посмотрим.
Сали вел эту несложную беседу, чтобы дать волю рукам, и под видом наказания осыпал красивую девушку неуклюжими ласками. Она, обороняясь, тоже терпеливо поддерживала этот нелепый спор, который, несмотря на всю бессодержательность, казался молодым людям остроумным и сладостным, пока наконец Сали не разгорячился и не осмелел до того, что завладел руками Френхен и повалил ее на цветы мака. И она лежала, щуря от солнца глаза; ее щеки пылали, как пурпур, сквозь полуоткрытый рот сверкали два ряда белых зубов. Темные брови красиво сдвигались, порывисто поднималась и опускалась молодая грудь, на которой сплетались, лаская или отталкивая друг друга, две пары рук. Сали не знал, что и делать от радости, видя перед собою это стройное, красивое существо, которое он мог считать своим: ему казалось, что он владеет целым королевством.
- Все твои белые зубы еще при тебе? - спросил он смеясь. - Помнить, как часто мы когда-то считали их? Теперь ты уже научилась считать?
- Ведь это уже не те зубы, глупый, - ответила Френхен, - те давно выпали.
Простодушный Сали хотел было снова возобновить прежнюю игру и сосчитать блестящие жемчужины зубов, но Френхен вдруг закрыла алый рот, поднялась и стала плести венок из красных маков, а потом надела его на голову. Венок был пышный, он придавал смуглой крестьянке сказочно-пленительный вид, и бедняк Сали держал в своих объятиях то, за что дорого заплатили бы богачи, если бы имели возможность любоваться этим хотя бы на картине у себя на стене. Внезапно Френхен вскочила и закричала:
- Господи, как здесь жарко! А мы, как дураки, сидим здесь, в этом пекле! Пойдем, милый, в высокую рожь!
Они так ловко и бесшумно скользнули туда, что почти не оставили за собою следа, и, словно в тесной каморке, устроились среди золотых колосьев, высоко подымавшихся над их головами, так что над собою они видели лишь яркое голубое небо и ничего больше во всем мире. Они обнялись и стали, не теряя времени, целоваться, и целовались так долго, пока в конце концов не устали, если можно назвать усталостью состояние, когда поцелуи двух влюбленных, как бы изжив себя, замирают на одну-две минуты и среди упоения, в полном расцвете жизни, появляется предчувствие бренности всего земного. Они слышали, как, паря высоко над ними, поют жаворонки, и искали их в воздухе своими зоркими глазами, а когда им казалось, что они увидели, как птица на мгновение блеснула на солнце, подобно внезапно засветившейся в синем небе или упавшей звезде, они как бы в награду снова целовались и изо всех сил старались обсчитать и обмануть друг друга.
- Смотри, вон там мелькнул жаворонок, - шептал Сали, а Френхен так же тихо отвечала:
- Слышу как будто, но не вижу его.
- А ты посмотри, вглядись, вон там, где белое облачко, немного правее.
И оба усердно устремляли туда взоры, открывая пока что собственные клювы, словно молодые перепела в гнезде, чтобы без промедления снова впиться друг в друга, как только им представится, что они увидели жаворонка.
Вдруг Френхен остановилась и сказала:
- Значит, дело решенное? У тебя есть возлюбленная, а у меня возлюбленный, правда?
- Да, - сказал Сали. - мне тоже так кажется.
- Как тебе нравится твоя милая? - спросила Френхен. - Что это за особа? Что ты расскажешь мне о ней?
- Это преприятная особа, - сказал Сали, - у нее два карих глаза, алый рот, и ходит она на двух ногах. Но я знаю о ней меньше, чем о папе римском. А что ты расскажешь о твоем милом?
- У него два голубых глаза, никуда не годный рот и две сильные, дерзкие руки, но его мысли мне так же неизвестны, как мысли турецкого султана.
- Да, так оно и есть, - сказал Сали, - мы знаем друг друга так мало, как будто никогда не видались: такими чужими мы стали за долгие годы, пока росли. Чего только не передумала твоя головка, дорогая девочка?