Ночь была необыкновенно светлая, теплая, напоенная сеном и цветами.
Молодая луна то забегала за перистые белые облака, то выплывала величаво и радостно на темно-синее небесное поле. Над лужайками и куртинами стриженых гротегусов подымался волокнистый туман. В пруду кричали лягушки они точно надрывались от восторга. Их голоса звенели во влажном воздухе, как торжественный хор, поющий в честь моей возлюбленной...
Мне не хотелось сидеть в душной комнатке, в темноте. Я хотел встретить Раю здесь.
Всё во мне волновалось, когда я думал о ней.
Я назову ее сегодня своей невестой.
И вот она показалась в конце дорожки. Я увидел ее белое платье сразу, точно она выплыла из тумана. Сверху ее обливали прозрачные лунные лучи, под ногами колебался серебряный путь. Она казалась выше, стройнее, чем была днем. Она точно танцевала, приближаясь ко мне, - я никогда не замечал, что шаг ее так легок.
Меня охватил молитвенный восторг, я сам не знал, что со мною. Ну, можно ли быть таким глупым: я потянулся к ней, точно к видению, которое сейчас растает, и зажмурился, как ребенок, увидевший впервые свет.
Я обнял ее ноги, потому что встретил ее на коленях.
Она вскрикнула, увидав меня, и закрыла лицо руками. Я поднялся, осыпая ее пальцы поцелуями: отнял от лица ее ладони и... отпрянул, точно кто-нибудь ударил меня по лбу...
На меня смотрели серые маленькие глаза, осененные белесыми ресницами, блестящими под лучами луны.
Это не была Рая, я еще раз взглянул, ошеломленный, и узнал Полю.
Она смотрела на меня растерянно, жалко, с виноватым и испуганным видом, в котором сквозило отчаяние.
Оправившись, я почувствовал прилив неудержимой злобы. Я кипел ненавистью к этой девушке, к этой несчастной, которая за минуту до этого казалась мне прекрасной. Я не мог простить ей своей ошибки, своего заблуждения, своего восторга.
Я прошипел, бешено сжимая ей локти, только что мною целованные:
- Это опять вы? Опять вы?.. Чего вы пришли сюда, что вам здесь надо?
Она скрикнула, готовая разрыдаться и падая беспомощно к моим ногам:
- Боже, Боже... но ведь я люблю вас!..
- Любите меня?
- Да, да... ведь это я написала записку и я вчера была здесь... И вы целовали меня, вы говорили мне, что любите... Разве вы можете сказать, что этого не было?
Я думал, что схожу с ума, что это чья-то злая шутка.
- Вам, в а м я говорил всё это?
Она отвечала чуть слышно, цепляясь за мои колени и целуя их.
- Мне... мне вы говорили это... О, не гоните меня... ведь я люблю вас, люблю!..
Она повторяла эти три слова бесконечное число раз, точно в них одних видя свое оправдание.
Трудно сказать, что я пережил в эти минуты: недоумение, бешенство и стыд - всё вместе владело мною.
О, я не был тогда достаточно мудрым. Я не сумел взять то, что с такою щедростью давалось мне. Я слишком верил в действительность, в определения, в имена. Для меня самая счастливая ночь моей жизни, подаренная мне этой девушкой, казалась слишком ничтожной, чтобы ради нее поступиться именем Раи.
Я уже не помнил вчерашней ночи: она вызывала во мне только стыд и отвращение. Как мог я целовать это жалкое существо, эту некрасивую девушку, эту - Полину-печальную!
Мне слишком было стыдно, чтобы еще о чем-нибудь говорить с нею. Я ничего не мог найти для нее. Злость моя перешла в досаду - нужно было скорее покончить со всем этим.
Я брезгливо высвободился из тесного кольца сжимающих меня молодых рук и, не говоря ни слова, пошел прочь. А она, смеясь и плача, кричала мне в спину:
- Но вы все-таки целовали меня! Вы все-таки были счастливы со мною!
И я ничего не мог возразить ей.
1915
АСТРЫ
Как увядающее мило.
Какая прелесть в нем для нас,
Когда, что так цвело и жило,
Теперь так немощно и хило
В последний улыбнется раз.
Ф. Тютчев
C'etait un mal vulgaire et bien connu des hommes
Mais, lorsque nous avons quelque ennui dans le coeur,
Nous nous imagmons, pauvres fous que nous sommes,
Que personne avant nous n'a senti la douleur.
A de Musset*
I
Наташа и Глаша шли под руку по каштановой аллее, уже желтой и поредевшей.
Наташа - горбатая, с худым бледным лицом, опиралась длинной костлявой рукой на палку, а Глаша несла большой букет астр. Это была их обычная вечерняя прогулка. В конце аллеи, на лужку, возвышался за оградой мраморный крест. Здесь была похоронена их мать. Отец их, тоже умерший, лежал далеко отсюда - в городе, где был губернатором. Они остались одни - две сестры доживать свою скучную жизнь в родовом Замосье. Они решили жить в имении потому, что город их пугал, не привыкших к самостоятельности. Ни одна, ни другая не умели хозяйничать, управляющий их обкрадывал, мужики надували, но все-таки это было насиженное гнездо, и они любили его - должно быть, за те длинные тоскливые вечера, которые проводили здесь.
* Это была беда, хорошо знакомая людям,
Но, когда в наше сердце входит горе,
Нам, несчастным, кажется, что никто
Еще до нас не испытывал подобной боли
А. де Мюссе
Альфред де Мюссе (1810-1857) - французский поэт-романтик. Цикл поэм "Ночи" (1835-1837), любимый Наташей, проникнут меланхолией и скорбью.
Они склонились над могилой и долго молчали. Наташа молилась, широко крестясь своей высохшей обезьяньей рукой; Глаша глубоко задумалась. Она была гораздо моложе сестры, красивее ее; ей шел тридцать пятый год. От долгого девичества она несколько высохла, но еще не отвыкла мечтать, и с каждым годом, ведущим ее к старости, - мечты эти становились неопределеннее, но острее.
Каждый год, чаще всего весною, ею овладевал болезненный мистицизм, она точно вспоми-нала о всех своих прегрешениях и торопилась каяться. Тогда зажигались лампады, читалось евангелие, надевалось черное платье. Потом неожиданно в один из солнечных дней она вдруг чувствовала себя совершенно холодной к религии; она уходила в лес, долго бродила там и приходила домой хмельная, взволнованная, дикая. Ее серые, всегда грустные глаза загорались, вся она выпрямлялась, а голос ломался на высоких нотах, когда она пела. А пела она очень хорошо.