— И немудрено! — толковали в Стравиньяно.
Ведь эта ослица, за которой почти все время присматривал сам дон Маркине; куры и три борова, за которыми ходила его сестра Марианна; две коровы, которых, пасла босоногая служанка Роза, — все они, постоянно видя перед собой хозяев, как две капли воды походивших на гусей, непременно должны были считать их родственными себе существами. Вот почему животные и вели себя так, как ни за что не посмели бы вести себя у других хозяев. И все жители потешались, видя, как эти дурно воспитанные животные не проявляют никакого уважения ни к приходскому священнику, ни к его сестре, как три огромные молочно–белые свиньи, возможно, и без злого умысла, обижают Марианну. А с каким отчаянием она по утрам разыскивала яйца, которые куры, будто нарочно, прятали от нее, несясь всякий день в другом месте. Кстати, у каждой из этих кур лапки были повязаны тряпочками, чтобы их, упаси Господи, не подменили.
— Отчего бы вам, донна Марианна, не привязать и поросятам голубые бантики к хвостам?
Судите сами, пристойно ли обращаться с подобными речами к несчастной сестре бедного приходского священника, который никому ничего дурного не делал? Эх!.. И дон Маркине негодующе поднимал плечи и выставлял перед собой растопыренные руки; при этом углы его рта опускались, и он повторял:
— Не могу я понять, что это за люди!..
Больше, чем когда–либо прежде, у него было причин повторять это свое излюбленное восклицание в тот день, когда он отправился в Ночеру на ближний рынок.
Дон Маркино не собирался ничего ни продавать, ни покупать; он поехал на рынок только для того, чтобы поглядеть да послушать; в том году у него кончался контракт с работавшими на церковной земле крестьянами, и он уже объявил, что на будущий год наймет других; а теперь как раз и срок уже подошел. Там, на ярмарке, куда съезжались жители со всей округи, ему нетрудно будет разузнать, кто что покупает, а кто продает и что говорят о тех и о других.
Так вот, именно те, кого никогда не увидишь в церкви даже по большим праздникам, осуждали дона Маркино за то, что он оставил свой приход и околачивается на ярмарке до самого вечера. Но это бы еще куда ни шло! Когда же он уселся в одноколку, чтобы возвратиться в Стравиньяно, внезапно поднялся сильный ветер, а в довершение всего ему повстречалась эта Нунциата со своим сыном, мальчиком лет восьми, на руках и тощей козой в поводу: именем Господа Бога она заклинала священника помочь ей.
Еще девчонкой, много лет назад, Нунциата была служанкой в доме дона Маркино; у него на глазах она превратилась в самую красивую девушку в Стравиньяно, и он уже собирался выдать ее замуж за сына своего работника, который был в нее влюблен. Однако неожиданно, так и не объяснив, в чем дело, Нунциата отказала этому малому и вышла замуж за другого — крестьянина из соседней деревни в приходе Сорифа. С тех пор прошло уже девять лет; дон Маркино сменил за это время четырех работников и собирался сменить пятого; он и думать забыл о Нунциате, которая жила теперь в другом приходе. Поначалу в Стравиньяно говорили, что она живет в Сорифе хорошо, что муж ее — усердный труженик; затем пошли слухи, будто ей приходится туго, потому что муж у нее тяжело заболел почками: его придавило деревом, которое он пилил. Должно быть, болезнь зрела внутри, а потом вышла наружу, и у бедняги так распухли ноги, что доктор запретил ему работать и посоветовал не вставать с постели; больной нуждался в хорошем уходе, а кормить его можно было только молочными продуктами. Великолепные советы для тех, кто живет трудом своих рук!
В этой женщине, походившей на нищенку, босой, в жалком, хотя, видимо, праздничном платье, дон Маркино с трудом узнал Нунциату. Между тем его ослица, обеспокоенная свирепым ветром и суматохой, поднявшейся оттого, что крестьяне гнали скот, торопясь вернуться домой до ливня, заупрямилась еще больше обычного и ни за что не хотела стоять на месте. А Нунциата именно в это время вздумала слезно молить дона Маркино подвезти до Стравиньяно ее сынишку, который не мог уже держаться на ногах: бедняжка был болен еще серьезнее, чем его отец; на обратном пути в Сорифу она зайдет за мальчиком, прибавила Нунциата. Священник, прилагавший героические усилия для того, чтобы сдержать ослицу, пришел в ярость и, вытаращив глаза, завопил:
— Да в своем ли ты уме, дочь моя?!
Ярость его стала еще сильнее, когда несколько зевак, которые стояли поблизости и глазели на них, осмелились схватить ослицу под уздцы, чтобы дон Маркино мог выслушать эту несчастную, дошедшую до полного отчаяния женщину; а затем, когда он стал отказываться, ссылаясь на буйный нрав своей ослицы, они принялись кричать, что ему должно быть стыдно, ведь он же, черт побери, священник! Ослица? Да при чем тут ослица? Огреть ее два раза кнутом — и всё! Да натянуть как следует поводья! Бедная женщина... бедный мальчонка... вы только поглядите на него: желтый, как лимон! А коза... Господи, да что с ней такое? Ведь у нее все ребра пересчитать можно... Как, они пришли из Сорифы? Она шла оттуда пешком и козу вела? Собиралась продать ее? За сколько? За девять скуди?.. А теперь и одного скудо за нее не дают... Ну, разве не прав был дон Маркино, когда он закричал: — Не могу понять, что это за люди!