Каждое утро он смачивал свои жесткие, непокорные волосы и расчесывал их на пробор; но потом волосы высыхали и торчали пучками, словно на черепе у него были шишки; и брови у него росли пучками, и первые побеги усов и клочковатой бороденки. Бедняга этот Джерландо! Жалко его — такой угловатый и вечно сидит над книгой. Отцу нередко приходилось изрядно попотеть, чтобы разбудить его, потому что он то и дело засыпал тяжелым сном сытого борова; еще совсем одурелого, шатающегося спросонья, крестьянин отвозил сына в город, на новые муки.
Когда приехала синьорина, Джерландо попросил ее поговорить с матерью, чтобы та похлопотала перед отцом. Проклятое это ученье, проклятое оно, проклятое! Сил никаких нет!
Элеонора попыталась вступиться за него. Но отец и слушать не стал — ни–ни–ни! Со всем уважением, конечно, только покорнейшая просьба не впутываться в чужие дела! Тогда, отчасти — из жалости, отчасти — от скуки, отчасти — для забавы, она стала помогать этому бедному мальчику, чем могла.
Каждый день, после обеда, она приглашала его в свою комнату. Он приходил, смущенный и растерянный, зажав под мышкой книги и тетради. Ему было не. по себе — наверное, синьора просто хочет позабавиться, посмеяться над его бестолковостью. Только он тут ни при чем. Отец приказал. Что говорить, к ученью он не способен. Вот если надо дерево посадить или с волом управиться, это он может, черт побери! И он показывал ей свои мускулистые руки, кротко глядел на нее и широко улыбался, обнажая белые, крепкие зубы...
Но почему–то день ото дня ей становилось все неприятней его присутствие. Уроки прекратились. Она выписала из города рояль и теперь запиралась у себя, погружалась в музыку и в чтение. Однажды вечером она заметила, что, лишившись так внезапно ее помощи, ее общества, советов ее и шуток, он стал подкрадываться к окну, чтобы послушать пение и игру на рояле. Ей вздумалось захватить его врасплох. Повинуясь внезапному дурному побуждению, она прекратила играть и быстро спустилась по лестнице.
— Что ты тут делаешь?
— Я слушаю...
— Нравится тебе?
— Очень, так нравится, синьора! Как будто в раю! Элеонора расхохоталась. И тут, словно этот смех хлестнул его по лицу, он кинулся на нее — возле дома, в темноте, за полосой света, падавшего с балкона.
Так это произошло.
Ошеломленная неожиданностью, она не смогла оттолкнуть его, почувствовала, что теряет сознание под грубым натиском, и уступила, сама того не желая.
На следующий день она уехала в город.
Что же теперь? Почему не идет Джордже? Может быть, д’Андреа еще не сказал? Может, он думает, как ей помочь?
Она закрыла лицо руками, словно страшилась увидеть пропасть, разверзшуюся перед ней.
Тут ничем не поможешь. Надо умереть. Только — как? И когда? Отворилась дверь, и на пороге появился Джордже, бледный, растерянный и заплаканный. Д’Андреа поддерживал его.
— Я хочу знать только одно, — сказал Джордже сквозь зубы, отчеканивая каждый слог. — Я хочу знать, кто этот человек.
Элеонора не подняла глаз, она только медленно покачала головой и разрыдалась.
— Ты скажешь! — крикнул Банди. — И кто бы он ни был, ты выйдешь за него замуж.
— Нет! — простонала она, еще ниже опуская голову и судорожно сжимая руки. — Это невозможно! Никак невозможно!
— Он женат?
— Нет, не женат! — поспешно ответила она. — Только это невозможно, поверь!
— Кто он? — настаивал Банди. — Кто он? Говори! Элеонора сжалась под бешеным взглядом брата; она с трудом приподняла голову и простонала:
— Я не могу...
— Говори, а то убью! — проревел Банди, занося кулак над ее головой.
Д’Андреа стал между ними и строго произнес:
— Лучше уйди. Она скажет мне. Иди. И выпроводил его из комнаты.
III
Брат был непреклонен.
Перед свадьбой он упорно раздувал скандал. Болезненно опасаясь насмешек, он всем и каждому рассказывал о своем позоре в самых грубых выражениях. Он словно сошел с ума; и все ему сочувствовали.
Оказалось, что договориться с отцом Джерландо не так–то просто.
Старик, хотя и был человеком передовых взглядов, как будто с неба свалился. Сперва он никак не мог поверить. Потом заявил:
— Не извольте сомневаться! Я его растопчу! Видели, как виноград мнут? Или лучше вот как: свяжу ему руки–ноги, выдам его вам, а вы уж поступайте по своему усмотрению. А за розги можете быть спокойны. Три дня буду мочить, чтобы хлеще секли.
Когда старик понял, что барин хочет совсем не того и что речь идет о женитьбе, он снова удивился: