— Как вы говорите? Что–то я не пойму... Такая синьора хочет выйти за сына простого поденщика?
И отказал наотрез:
— Вы уж извините. Синьора не маленькая. Сама знает, что хорошо, а что дурно. Нечего было так поступать с моим дураком. Не хотел бы говорить, да, видно, придется. Каждый день затаскивала его к себе. Ну, сами понимаете... Зеленый еще... В такие–то годы разве их остановишь? А теперь разве дело мне сына терять, сколько на него денег потрачено! Не в обиду будь сказано, она ему в матери годится...
Банди пришлось пообещать в приданое усадьбу, да еще и денег.
Так была слажена эта свадьба, и для городка, в котором жила Элеонора, она явилась настоящим событием.
Всем как будто бы доставляло истинное наслаждение публичное издевательство над женщиной, которая столько лет пользовалась неизменным почетом. Словно между прежним почтением и нынешним позором не могло быть места для обыкновенного сострадания.
Все жалели брата; как и следовало ожидать, он не принял участия в церемонии. Д’Андреа тоже не пришел, сказал, что не может оставить бедного друга в этот печальный день.
Старый доктор, который лечил еще родителей Элеоноры (и у которого, кстати сказать, д’Андреа, вернувшись из университета, с помощью новомодных средств отбил большую часть пациентов), предложил себя в свидетели. Он привел еще одного старика, своего друга, и тот был вторым свидетелем при бракосочетании.
Вместе с ними, в закрытой карете, Элеонора поехала в мэрию, а потом в маленькую церковь на краю города.
В другой карете ехал жених, Джерландо, угрюмый и мрачный. Его сопровождали родители.
Они сидели разряженные ради праздника, надутые, важные. Как ни говори, а все–таки сын женится на настоящей синьоре, на сестре адвоката, и в приданое за ней дали землю, и дом хороший, и денег. Теперь надо бы подумать и о дальнейшем учении. Усадьбой отец займется сам, он в этих делах разбирается. Вот разве жена малость для него старовата. А может, оно и лучше. Наследник уже в пути... да и по непреложным законам естества Элеонора должна умереть раньше, и тогда Джерландо останется свободным и при деньгах.
Примерно подобным же размышлениям предавались свидетели со стороны жениха в третьей карете — старые крестьяне, друзья его отца, и две старухи, сестры матери. Остальные родственники и многочисленные приятели Джерландо ждали в усадьбе. Сегодня они нарядились; мужчины щеголяли в синих суконных куртках, женщины — в новых накидках и ослепительно ярких платках. Ведь отец жениха, человек передовых взглядов, все устроил на славу.
Когда приехали в мэрию, Элеонора разрыдалась. Родственники подтолкнули к ней жениха. Но старый доктор сказал, что лучше ему постоять в стороне.
Еще не совсем успокоившись, Элеонора вошла в зал, где должно было совершиться гражданское бракосочетание. Она увидела рядом с собой этого мальчика — от стыда и неловкости он казался еще более неуклюжим и угловатым. Все возмутилось в ней; она чуть не крикнула: «Нет!» — и взглянула на него, словно желая, чтобы он отказался. Но оба сказали: «Да», — как будто бы подтвердили неумолимый приговор. Наспех совершили церковный обряд, и печальный свадебный кортеж двинулся в усадьбу. Элеонора не хотела расставаться со старыми друзьями. Но ей все же пришлось сесть в другую карету, к мужу, свекрови и свекру.
Всю дорогу они молчали.
Старик и старуха были растерянны; время от времени они украдкой, исподлобья, косились на невестку, обменивались быстрыми взглядами и опускали глаза. Джерландо смотрел в окно, хмурился и думал о своем.
В усадьбе их встретили очень шумно — стреляли, кричали и хлопали в ладоши. Но, взглянув на новобрачную, все притихли, хоть она и пыталась улыбаться этим добрым людям, которые поздравляли ее по–своему, как принято у них.
Вскоре она попросила разрешения уйти — ей хотелось побыть одной. Но, войдя в свою прежнюю комнату, где было постлано брачное ложе, Элеонора замерла на пороге. С ним? Нет! Нет! Нет! Дрожа от отвращения, кинулась она в другую комнату и заперлась на ключ. Потом упала в кресло и закрыла лицо руками.
Через дверь доносились крики и хохот. Гости подзадоривали Джерландо, восхваляя не столько невесту, сколько ее приданое и семью.
Джерландо не отвечал, стоял, повернувшись к окну, — ему было очень стыдно — и только время от времени пожимал могучими плечами.
Стыдно, да. Ему стыдно, что он женился вот так, на этой синьоре. А все отец виноват, приставал к нему с проклятым ученьем, и она на него смотрела, как на дурака, шутила над ним, обижала. Вот и доигрались. Отцу хорошо, он землю получил. А ему–то каково? Как ему жить с этой важной синьорой, он ее боится, она за него пошла только от стыда и позора. Как он посмотрит ей в лицо? И еще отец требует, чтоб он не бросал эту дурацкую школу! Да его там засмеют! Она ведь на двадцать лет его старше, жена, и к тому же толстущая, прямо гора. Прямо глыба какая–то.