— Ишь какой храбрый, поганец… — задыхаясь, говорит Смилга, и ремень начинает взлетать еще быстрее. — Проси, шельмец, проси… проси…
Но у паренька словно рот заколочен гвоздями, хотя, бывало, в таких случаях на его крик сбегались все соседи. Только большие тонкие ноздри его вздрагивают, а грязная, заскорузлая рубашка липнет к вспотевшему телу. Отец уже давно перестал пороть, а Микель все еще стоит и смотрит в землю.
— Ну, иди, чего стоишь, как одурелый! — толкает отец мальчугана. — Янцис! Поди сюда!
Но Янцис, видевший, какая участь постигла брата, с воем бросается в бегство — только голые икры мелькают, когда он ныряет между досок забора и исчезает в хозяйских коноплях. Девочка с плачем, спотыкаясь и все время оглядываясь, бежит за Янцисом.
Отец за ними не гонится: жарко, он еще успеет задать трепку этой мелюзге. Все одно…
Жена выходит во двор.
— Иди же, поешь.
Смилга медленно встает и, подпоясываясь, шагает в дом.
А выпоротый Микель забирается на вершину прошлогоднего стога соломы — его любимое местечко — и, растянувшись на животе, подперев обеими руками голову, лежит там до самой темноты. Стиснув зубы, влажными глазами глядит он куда-то вдаль — за луга, за лес, за облака.
В батрацкой Смилгиене хлопочет и суетится возле мужа.
— Ешь, — вот мясо, сало, молочко… Остыло малость, и ребятишки, будь они неладны, верно уж хлебнули. Разве от этих пострелов убережешь! Вот хлеб — немного зачерствела краюшка, но другого у меня нет. Ешь… Нож у тебя есть?
Нож у него есть. Но, вытащив его и раскрыв, он все еще не начинает закусывать, а, наморщив лоб, злобно смотрит в угол, на кровать, где под одеялом что-то барахтается и хнычет.
— Это еще что?
Жена, всполошившись, кидается к кровати.
— Да это Карлит… Захворал, верно: все хнычет, все мечется… Каждую неделю хожу к знахаркам…
— Какой это Карлит? — орет Смилга, хотя прекрасно знает, какой это Карлит. Его душит злость — еще один дармоед на шею…
— Да твой же… наш… — запинаясь, объясняет жена. — Вот только что третий год пошел… На пятый месяц после того, как тебя… как ты ушел, родился… Холодно птенчику моему! — Она поднимает с кровати большого, толстого мальчугана, — от жара он красный, весь в поту, — и, уложив обратно в постель, принимается его укутывать в бесчисленные одеяла и шубенки.
Смилга ест с увлечением. Карманным ножом он выуживает из растопленного жира куски мяса, тащит их к краю миски и хватает всей пятерней. На мясо он обильно накладывает ножом запеченный творог и отправляет в рот, как следует закусывая хлебом. Время от времени он мычит — уж больно крепок засол, — подносит миску ко рту и большими глотками тянет жир. Рот он вытирает рукавом пиджака, а руки о штаны. Уже виднеется дно миски, а краюхи хлеба как не бывало.
— Хлеба! — вдруг орет Смилга так, что жена вздрагивает.
— Больше нету, муженек… я ведь сказала: последняя краюшка… У хозяйки заняла.
Смилга мрачно доедает мясо без хлеба.
— О господи! — вдруг вздыхает Смилгиене. — Знал бы ты, как я тебя ждала… Всю неделю глаз не смыкала. Все чудится: вот-вот постучит в дверь, вот услышу шаги. Встану, прислушаюсь — ничего… а немного погодя — опять. Голова стала болеть, чуть не ослепла от слез… Ох, ох!
— Глупая ты баба, — бурчит Смилга сквозь зубы.
— Легко ли жить… Разве можно одной с этакой оравой детей! Ни на хлеб, ни на одежду не заработать. Да и на работу ходить времени нет! Вот он как орет, на шаг отойти нельзя… Истинное наказание!
Смилга складывает свой нож и прячет его в бездонный карман штанов.
— А люди, люди… — продолжает, чуть не плача, Смилгиене. — Когда нет своего угла, каждый тебя ногой пнет. В лесу, со зверями — и то лучше: попадешься им в лапы, сразу растерзают, а люди понемножку, по капельке сосут кровь…
Смилгиене вдруг умолкает, — в комнату входит хозяин, молодой красивый мужчина. Он долго трясет Смилге руку, пристально всматривается в его бледное лицо. Не найдя сразу, что сказать, садится и с минуту молча барабанит пальцами по столу.
— Вернулся, значит? — неуверенно начинает наконец.
— Д-да, вернулся, — нехотя отвечает Смилга и, прикрывая рот рукой, зевает. После сытного полдника его клонит ко сну.
— Это хорошо, — мямлит хозяин. — Хорошо… Только вот отощал ты.
Смилга пожимает плечами.
— Два с половиной года…
— Да-а… Ну, а работу уже нашел?
— Работу? — удивляется Смилга. — Только вернулся, — неужто сразу побегу работу искать. Надо отдохнуть.