Отец вынимает изо рта набитую Микелевым табаком трубочку и сплевывает.
— Тьфу, пропасть! Ни так ни сяк!.. — Отец отворачивается: от злости он не может больше слова вымолвить.
Микель Адиень слушает, но ничего в их разговоре не понимает. Он чувствует на себе взгляд Катрины, полный ненависти и отвращения.
— Нет так нет, просить не буду! — бросает он и уходит, вернее, убегает. Ноги его больше тут не будет. И не взглянет он в эту сторону… О чем ему просить… Девок на свете достаточно…
И вот на следующее лето, незадолго до Иванова дня, Микель Адиень опять стоит с мотыгой в руке посреди голого поля.
Прошлой ночью, неизвестно как и откуда, появился огонь, подгоняемый от опушки леса сильным ветром, и все как языком слизнул: и озимую рожь, и большую кучу выкорчеванных иней, и только что скошенное сено, и шалаш из еловых веток… Старика не видно. Рядом с тем местом, где еще вчера был шалаш, сидит на пне, обхватив обеими руками голову, толстая женщина, а рядом, на разостланной одежде, — две головы, совсем как в прошлом году.
Микель смотрит на все это застывшим взором, но когда у соседнего домика, возле пышных кустов георгин, мелькает цветистый красный платочек, в глазах его сверкает огонь ненависти, и огонь этот куда жарче и яростнее бушевавшего прошлой ночью пожара. Когда-нибудь он вырвется и примется мстить и разрушать…
Анна Аплоцинь слушает-слушает, но сама не вымолвит ни слова.
Зато без умолку говорят мать, сестра Катрина, соседки, которые вот уже вторую неделю чуть не каждый день приходят в Аплоцини. Говорит и отец, расправляя окладистую рыжую бороду и переталкивая из одного угла рта в другой свою короткую трубочку. Обычно он мало говорит — и то, когда в хорошем настроении, но Анна еще ни разу не слыхала, чтобы он так много и так громко разговаривал, как теперь.
Да ведь такого радостного события в усадьбе Аплоцини никогда еще и не бывало.
У людей как будто обычные будничные лица, но где-то в ямочках на щеках или в уголках глаз заметна тайная праздничная радость. Даже вечно хмурая, строптивая и недовольная хозяевами пастушка Лиза учтиво покашливает, завидев в саду Анну с лейкой или с книгой в руках. Воробьи как ошалелые скачут на ветках вишен, согнувшихся под тяжестью спелых ягод. Кажется, что даже солнце каждый день с улыбкой смотрит на большой фруктовый сад Аплоциней, на Аннины цветы, на опрятные постройки, на поля, где уже приступили к жатве.
Все улыбаются и радуются счастью Анны Аплоцинь.
Как тут не радоваться: такой жених! Янис Айзозол! Кто не знает Яниса Айзозола, его лошадей, его каменного хлева и ветряной мельницы! Кто не знает, что еще его покойный отец выкупил у помещика усадьбу и теперь ему не хватает лишь двух тысяч, чтобы выплатить причитающуюся долю наследства замужней сестре. Усадьба столько не дает — доходов от нее в обрез хватает Янису Айзозолу на жизнь. Кое-кто еще удивляется, почему Айзозол только этим летом облюбовал аплоциньскую Анну; девушка — одна из первых красавиц в волости, образованная, и в приданое за ней дают две тысячи… Янису Айзозолу Анна словно самим богом суждена. И Аплоциням Янис подходит не меньше: они уж давно порешили — если Анна выйдет за владельца усадьбы, то должна будет довольствоваться полученным образованием и двумя тысячами, которые положены на ее имя в волостную сберегательную кассу, а сестре Катрине останется усадьба и все остальное. Катрина может надеяться только на примака: она некрасивая, с длинным носом и неровными зубами, к тому же ей уже пошел двадцать шестой год. Чем дольше Анна засидится в девках, тем хуже для Катрины. А попадись Анне в женихи какой-нибудь голодранец — писарь или учитель, — имущество пришлось бы поделить поровну.
Вот уже вторую неделю все это подробно обсуждается в усадьбе Аплоцини. Недоброжелатели и завистники, которые найдутся у каждого, днем с огнем ищут, к чему бы только придраться, но ничего не находят. Не могут найти, да и только, а поэтому при встрече с Анной расплываются в слащавой улыбке и затем смотрят ей вслед завистливым взглядом. Воробьи на вишнях чирикают об Аннином счастье, солнце смотрит на нее и улыбается.
И только сама Анна все слушает, но не говорит ни слова.
В воскресенье, когда в церкви впервые оглашают жениха и невесту и когда к вечеру ждут приезда Яниса Айзозола, работники Аплоциней остаются после молитвы сидеть за круглым столом в саду перед балконом, на посыпанной гравием площадке. Отец складывает Библию, книги проповедей и псалмов, закуривает трубку и расправляет окладистую бороду. Мать, сложив руки на коленях, неподвижно смотрит на стол. Катрина встает и, сорвав пышный мак прикалывает его к своим редким белесым волосам. Солнце играет на глянцевитой листве вишен; легкий ветерок разносит по всему саду запах гвоздики, резеды и душистого горошка. Пчелы с жужжанием перелетают с цветка на цветок. Из-за леска, с озера, доносится пение пастушки.