После ухода охотников я бегаю по болоту и разглядываю убитых волков. Красные языки вывалены на снег, шерсть мокрая и грязная, у носа и пасти застыла кровь — все мертвы. Должно быть, завтра мужики снова придут, чтобы снять с них шкуры. Зубами стаскиваю волков в кучу, забрасываю снегом- теперь до весны их никто не найдет.
Подкрадываюсь к лачуге отца. Я голоден, хочу забраться в хлев, но из комнаты раздается голос Хундвы, и я не делаю этого. Во мне еще остались ненавистные человеческие чувства — жалость и любовь. Подхожу к окну и заглядываю внутрь. Хундва сидит у печи и прядет. Она сумрачна, лицо серое, газа тусклы.
Отец понуро сидит возле нее, щеплет лучину, поддерживает огонь.
Хундва поднимает глаза, и я слышу сквозь жужжание прялки, как она спрашивает:
- Стало быть, убили сегодня Энрика?
- Убили! - отвечает отец низким грудным голосом. - Еще как убили, - с удовольствием повторяет он. - Растянулся — лапы кверху, поганец этакий!
- Может, это был не он? - сомневается Хундва.
- Точно он, - уверенно говорит отец. - Кто же еще? Скулил и хватал снег, когда моя пуля его настигла. Вся пасть в крови, и он сплевывал ее в снег, как человек.
Хундва ничего не отвечает, снова склоняется к прялке, и я слышу лишь тихое ее жужжание.
Хмельная удаль наполняет меня. Хочется крикнуть им в окно, что я жив, бегаю и дышу — ухууу! Еще есть у меня болота, еще полно во дворах всякой живности. Еще много у меня прыти, будто несусь на парусах, наполненных ветром, еще есть где спрятаться в непролазных болотах!
И я встаю перед лачугой и начинаю выть что есть мочи, чтобы они слышали, что жив я, жив. Радость и опьянение в моем вое, превосходство над этими людьми.
Отец разражается воплями и проклятьями. Хватает ружье и выскакивает во двор, но я уже далеко от его хибары.
Этой ночью ношусь по болотам как угорелый. Добегаю до топей Вийрасте, делаю большой круг и снова обратно. Светит луна, под ногами искрится снег, деревья роняют длинные тени, словно плетут густые сети.
Лишь на следующий вечер я возвращаюсь назад. Весь снег истоптан следами, должно быть мужики искали убитых волков. Всюду чернеют кострища — они провели на болоте целый день. Однако спрятанных волков люди не нашли. Тут и там насторожены волчьи ямы. Стаскиваю ветки с ям, чтобы досадить людям.
И наконец наступил день, когда я увидел Хундву.
Увидел бегущую мне навстречу волчицу. Уже издалека я признал в ней Хундву. Она бежала, весело и дружелюбно повизгивая. Шерсть у нее был мягкая, желтоватая, с коричневой полосой вдоль спины. Ноздри ее розовели, зубы сверкали, как снег. Но глаза были прежние — большие серые человеческие глаза, полные веселья и озорства.
Она подошла ко мне урча, виляя хвостом и приветливо скаля зубы. Я почувствовал ее теплоту, и радость переполнила мое сердце. Мы долго, все утро бегали с ней по болотам. В Кааресте зарезали овцу, сволокли в болото и съели урча. Мы были сильны и резвы, никто не мог бы угнаться за нами.
Провожая ее домой, я подошел довольно близко к лачуге. Там она обернулась человеком, погладила меня и посмотрела влюбленными глазами.
- Жди меня ночью, волчонок! - сказала она на прощанье.
Я радостно завыл ей вслед и завилял хвостом. Она долго махала рукой. Щеки ее разрумянились, губы были сочны, груди — высоки и налитые.
Весь день я кружил возле лачуги и ждал Хундву. С наступлением ночи она пришла легкой походкой, обняла меня за шею и сказала:
- Сегодня мы должны далеко убежать, волчонок. Твой отец не любит, когда я гуляю по ночам. Должно быть, знает, что я с тобой — сегодня чистил и смазывал ружье, грозился пойти на болото тебя караулить. Бежим, волчонок!
Она обернулась волчицей, и мы помчались в дальние дали. Кончились болота, кончились топи, начались густые леса. В лесах было полно оленей, косуль и зайцев, но мы их не трогали. Показались широкие поля, большие села, всюду светились окна, но мы повернули назад. Мне не хотелось больше туда, за леса и болота.
Хундва бежала впереди, я за ней. Навстречу попадались волчьи стаи, они присоединялись к нам. Далеко разносился наш радостный зов. По всему лесу отдавался наш бег. В страхе взмывали сонные птицы, тяжело взмахивая крыльями.
Утром Хундва сбросила волчью шкуру и сказала:
- Жди меня снова, волчонок!
Вся чаще стала она убегать из дома, все дольше оставалась со мной, последний раз — один день и две ночи.
Как-то мы увидели на болоте двух старых волков. Сивая шерсть свисала клочьями, хвосты стыдливо поджаты. Принюхиваясь к нашим следам, они ковыляли следом за нами. Уже издалека мы узнали в них отца и Уллу. Ухууу! - радостно завыли мы и понеслись по болоту. Ищи ветра в поле! - ликовали мы. Мы словно срослись друг с другом, только и жили, когда были вместе.
Но однажды Хундва не пришла.
Что-то стряслось. Я не отходил далеко от лачуги, но Хундва не шла. Тянулись долгие дни и ночи, тоскливо скуля, бродил я кругами, но Хундва не приходила.
Вьюжной ночью я подкрался к окну.
Хундва сидела в углу комнаты, печально сложив руки на коленях. Голова перевязана, на щеках кровоподтеки, в глазах мертвящая тоска, - она не произносила ни слова. Отец метался по комнате, кашлял, бросал на Хундву косые взгляды, но она сидела, застыв, не поднимая глаз. Видать, он сурово наказал Хундву за то, что она гуляла со мной.
Но ранней весной, когда начали таять снега и заклубились туманы, Хундва наконец появилась. Она была весела и озорна как прежде, и наша встреча была счастливой. Долго мы кружили, радостно покусывая друг друга.
Снег таял, из-под него прорастал свежий мох, сосновые ветки стали зеленее и смолистее, березы наполнились соком, их кроны приобрели коричневато-красный оттенок.
И нам все было нипочем!
Мы носились мимо лачуг, выбегали навстречу людям, среди бела дня резали овец. Даже отцовский хлев не пощадили, заломали двух телок просто так, ради забавы. Все время были вместе, след в след, обнажив клыки. Днем прятались в кучах валежника, под корнями деревьев. Хундва домой больше не вернулась. Теперь она тоже ненавидела людей, стоило их завидеть, как у нее шерсть вставала дыбом, и красная пасть хищно ощеривалась.
Так мы и жили на болотах.
Но потом случилось несчастье.
Отец крался за нами, словно тень. Неотступно преследовал нас, прячась в тумане и лесной чаще. Дни и ночи проводил на болоте. Но нам все было нипочем. Мы были отважны и дерзки. Частенько его выстрел раздавался совсем близко, но мы только скалились и весело мчались дальше. Ищи ветра в поле! - ликовали мы.
И он искал. В тумане мы его не заметили. Подошли слишком близко. Спохватились только тогда, когда он в меня прицелился. И вдруг болото содрогнулось от выстрела, в глазах полыхнул яркий огонь — рядом упала Хундва. Она скулила и хватала окровавленной пастью снег. В больших глазах застыл неописуемый ужас. Она с трудом поднялась, сделала несколько шагов и рухнула в снег.
Я набросился на отца. Вцепился ему в плечо, моя пасть наполнилась кровью и мясом. Но отец ударил меня ружьем по голове, я упал, потом вскочил и с воем бросился бежать.
Отец перевязал себе рану и подошел к Хундве.
Он долго разглядывал убитого зверя. Потом сел возле него, и его рыжая борода оросилась слезами.
К вечеру он перекинул Хундву через плечо и зашагал к дому.
Болото стонало от моего жалобного воя. Ничего не могло меня утешить. Скулил ночи напролет, с полными горючих слез глазами. Я совсем сдал, исчезла легкость, в ногах не было прежней резвости. Бессмысленно бродил я по округе, некуда мен было податься.
Но зубы еще были остры, и грудь распирало от ярости.
- Ухууу! Я вам еще покажу, люди, - выл я на все болото. - Вот обегу я все леса, болота и топи, терзаемый болью и яростью, созову всех волков, волчиц и волчат, и соберется нас несметное множество, мы нападем на вас и уничтожим в одну ночь. Трепещите, ургвеэсцы, наши зубы остры, наша ярость безмерна, нет в нас жалости и милосердия. Как черная туча налетим мы, и это будет ваш последний день, большой Судный день. Тогда поплатитесь вы за нашу боль, страдания и убожество. Объединяйтесь, волки! И не останется в Ургвеэ лачуги, где бы не вопило в объятиях смерти человеческое дитя. И даже туман рассеется, и радостное солнце засверкает на нетронутом снегу. И куда ни глянь — взору откроются новые невиданные леса.