Но когда над полями загуляли метели и стал падать снег, Тоомас неожиданно затосковал. Охваченный неизъяснимым беспокойством, он маялся и не находил себе места. Смотрел в лес, вздыхал тяжело. Потом вдруг оставил работу, кинул все и бросился к лошадям... Прочь! Прочь отсюда! - кричал какой-то голос у него внутри. - Бери лошадей и беги, не мешкая и не раздумывая, видишь, как пуржит, как по полям и лесам тучами носит снег? По такой погоде ни единого следа не останется, миг — и ты растаял, как птица в небе!
Руки нашаривали в темноте конюшни уздечки. Словно в лихорадке, он распутывал привязь. Не в силах больше ни о чем другом ни думать, ни помышлять, весь во власти одного порыва — взять лошадей и мчать отсюда подальше...
Но тут его окликнула Ивола, и Тоомас как очнулся от сна. Точно пойманный на краже вор, он смущенно побрел на зов. Ему было неловко, он дорожал. Казалось, в глазах Иволы он читал укор и посрамление. - Ох и скотина ты! - ругал он сам себя, - тебя от тюрьмы спасли, доверяют тебе, человеком тебя считают, а ты в конюшню кинулся, ограбить средь бела дня захотел! И чтобы как-то загладить свою вину, он работал теперь прямо до одури.
По воскресеньям, когда Ивола гостила у родни, Тоомас отправлялся к портному Кантерпассу. Лачуга его стояла на земле Мустоя, за что он платил ренту хозяйке и отрабатывал на хуторе дни. Долговязый, худой, с плешью и с пышными усами, со ртом непрестанно тарахтящим, как мельница, Кантерпасс всегда радовался приходу Тарака. В конечном итоге ему было все равно, кто сидит рядом. Ему нужен был просто слушатель, который бы, не перебивая, внимал его затейливым и фантастическим историям. И Тоомас внимал, слушал до поздней ночи, потом тихо вставал и уходил, зная, что портной, даже не заметя, что остался один, будет говорить и говорить дальше — до самого рассвета.
Так миновала зима. В полях зазвенели ручьи, лес наполнился щебетом птиц, и дурманяще запахло талой землей. С приходом весны Тоомас опять загрустил. Им опять овладело беспокойство, вокруг были лесные заросли, болота, смолистый дух, журчали воды. Все чаще посматривал он в сторону леса и вздыхал. Во сне и то кричал, бредил, видел себя скачущим на горячем коне, крадущимся к чужому амбару. И однажды, проснувшись с гудящей головой, весь в поту, он решил, что уйдет с хутора. Ничего не возьмет с собой, даже коня, увяжет узелок, простится с Иволой и пойдет, не оглядываясь.
Но поля ждали плуга и семян. На хуторе появилось еще несколько батраков и поденщиц. Даже Кантерпасс и тот пришел помочь. Работы хватало допоздна.
Когда же страда кончилась, Тоомас сказал:
- Ивола, завтра я уйду отсюда.
Ивола поглядела, улыбнулась, но ничего не ответила. А назавтра утром велела запрячь лошадь и попросила Тоомаса в последний раз сопроводить ее в кирку. По дороге они не перемолвились ни словом. Тоомас был невесел, рассеян. В крике они сидели рядом, пели, молились. Когда же народ по окончании проповеди заторопился к повозкам, Ивола сказала:
- У меня небольшое дело к пастору, зайдем в ризницу.
Она застенчиво шепнула что-то священнику, тот улыбнулся всем лицом, поднял глаза и подозвал Тоомаса.
- А как звать жениха? - спросил он.
- Тоомас Тарак! - ответила за него Ивола.
И выходя из ризницы, хозяйка еще сказала:
- Но это все надо совершить побыстрее, без проволочек, чтобы не терять времени даром. Мы оба решили, что свадьбу можно будет сыграть уже через пару недель. О хоре церковном и о свечах, само собой, позаботится кистер!
Что же это такое? - думал Тоомас. Он жених, он — Тоомас Тарак? Он покосился на Иволу, но не посмел ничего спросить. Ивола, сидя с ним рядом, лишь улыбалась и молчала.
Бог его знает, думал Тоомас, розыгрыш это или просто так? Мустояская Ивола его невеста, нет, это невероятно, неслыханно!
- Ивола, - произнес он наконец смущенно, - что ты пастору сказала?
- А то, - рассмеялась она, - что ты будешь хозяином Мустоя.
Тоомас остановил лошадь, перекрестился и вздохнул.
- Святой боже, - вырвалось у него, - будь ко мне, дураку, милостив!
Он не верил своим ушам. Он был просто ошарашен. Издеваются, думал, глумятся, паразиты, что Ивола, что этот поп. Слыханное ли дело: он, преступник, и вдруг станет хозяином хутора, мужем Иволы. Ему даже захотелось спрыгнуть с телеги и убежать в лес. До того все это казалось смехотворно и нереально! Он, известный конокрад, подонок и негодяй, который взламывал амбары и палил хутора, убивал и грабил людей на большой дороге, который отсидел в тюрьме и познал все невзгоды жизни, он, выросший, как волк, в лесу, осыпаемый насмешками и шпыняемый как какое-то ничтожество, он должен стать мужем Иволы!
Ему все не верилось в это, даже и тогда, когда Кантерпасс пошил ему свадебный костюм, а Ивола привезла из города новые сапоги и шляпу, когда засновали женщины, без конца что-то жаря и паря, и хутора стал обходить посыльный, приглашая гостей на свадьбу. Не верилось даже и тогда еще, когда он впереди огромного свадебного поезда ехал в кирку, когда стоял там рядом с Иволой перед алтарем и когда с гиканьем и песнями возвращались домой. Все это было как сон, как наваждение. Лишь сев за стол и выпив первую рюмку, он стал осознавать, что произошло что-то большое и очень важное.
Хе, черт, подумалось ему, чего только ты не вытворял в жизни, каких только лихих дел за тобой не водится, но что ты выкинешь такую штуку, - этого я от тебя никак не ожидал! А что, если сейчас встать и сказать этим людям, мол, так и так: я убивал, крал, жег, в тюрьме сидел, - берегите получше свои карманы и стерегите коняг! Что если открыть им, какую шельму они почтили своим присутствием? То-то бы, поди, кинулись, сверкая пятками, к дверям и скорее за вожжи. А Ивола? Что бы сделала Ивола?
- Ивола! - вдруг влюбленно прошептал он, моя маленькая, милая, любимая Ивола!
Нет, нет, он никогда никому не расскажет о своей жизни. Он постарается скрыть свое преступное прошлое, постарается стать человеком, добропорядочным человеком, почти таким же, как его Ивола!
3.
На хуторе еще вовсю заливалась свадебная гармонь, а Тоомас уже побежал в поля.
Какое-то безудержное, хмельное чувство переполняло его существо, ему хотелось кричать, орать, гикать. Он бежал по полям, смотрел, приостанавливался и снова устремлялся дальше. Все это его — эти нивы, луга и леса, и даже та речка, что течет, вздувшись от талых вод? Уж не сон ли это, не обман ли зрения, может, господь Бог решил над ним подшутить? Ему не нужно будет больше рыскать волком по лесам и охотиться за добычей? Да, теперь он богатый хозяин, богаче любого другого в округе. У него есть плодородные нивы, хлева, полные живности, дом, где его ждет жена. И ему не нужно больше бояться людей, не нужно ползать перед ними презренным ужом. Он волен уходить и приходить по своему усмотрению, и все почтительно должны снимать шапки. Не это ли осуществление его мечты о славном и счастливом будущем?
Господи, неужели это правда, неужели это действительно так? Может, еще наступит пробуждение и он обнаружит себя опять в тюрьме или где-нибудь в лесу под вывороченным корнем дерева?
Он сел в поле на камень, взял горсть земли и растер ее в пальцах. Его земля, его душистая землица! Он засмеялся, как ребенок. - Вот так, сказал он себе, - вот тебе и преступник. И все это он обрел без грабительства, без воровства, без крови, и никто ничего у него не отнимет. Словно дождь божий пролился на него, знай только подставляй руки, чтобы ни росинки не капнуло мимо. И отчего именно ему выпало быть этим счастливцем, этим избранным?
- А, пустое, - воскликнул он вдруг, - что мне поля и постройки, когда есть Ивола, милая, добрая, красивая Ивола!
Он бы от всего отказался, все раздал бедным, пеплом бы все по ветру пустил, лишь бы только ему оставили его Иволу, и ничего больше ему не нужно. Или у него воли и сил недостаточно? Он всюду найдет себе работу и кусок хлеба, если Ивола пойдет с ним.