— Стоять! — услышал вдруг Филипович глухой, будто из подземелья, голос, и чья-то рука сзади опустилась ему на плечо.
Филипович остановился и обмер, что было в его положении совершенно понятным: незнакомец своим сложением напоминал часовую башню с огромным лицом-циферблатом, делениями на котором служили темные прорези глаз и множество ножевых шрамов, а большой стрелкой — носище размером с сардельку. В Филиповиче тотчас пробудилось его естество: он в один миг превратился в ничтожного служащего, рассыльного при канцелярии, единственным достоянием которого являлась вежливость.
— Стою, милостивый государь, — поклонился он исполину.
Этим самым Филипович как бы хотел сказать, что он человек бедный, уж во всяком случае не богаче грабителя, что кошелек его почти пуст, что пальто куплено им в рассрочку и за него еще не уплачено семьдесят пять монет, а ботинки он против зимней слякоти выстилает промокательной бумагой.
— Милостивый государь, милостивый государь, — пробасил гигант, — разумеется, милостивый. Ты мне лучше скажи… а ну, повернись-ка к свету, о, старый лис, да ты, никак, стряпчий, вот и скажи мне, отвечают ли ни в чем не повинные внуки за дедов?
Тут он схватил Филиповича за грудки и стал трясти его, как шквалистый ветер сотрясает деревья. Филиповичу показалось, что он попал в ураган, от рева которого в молчаливых окнах зазвенели стекла, а дома еще глубже нахлобучили на себя крыши, осыпая вниз черепицу.
— Дедуля-то был выше меня! Уж можешь поверить!
— Охотно… верю… — будто камешки, выпали из Филиповича слова, он уже опасался, как бы господин этот заодно не вытряхнул из него и округлившиеся в страхе глаза, и два вставных зуба. «Помоги, о, святой Антонин, — взмолился, уже про себя, Филипович, — если он шмякнет меня о стену, я размажусь по ней. Хоть бы знать, чем это я так разгневал его. Может, он, — мелькнуло даже у Филиповича, — не выносит капустный запах?»
— Как-то дед мой на руках уволок с мельницы жернов, — гремел незнакомец, — хотя было в нем целых шесть центнеров.
Из сотрясаемого Филиповича вырвалось долгое «о-о-о», потом короткое «о!». Сзади на брюках у бедняги отскочила пуговица, и подтяжки змейкой всползли к лопаткам; можно было опасаться, что это чудовище совсем вытряхнет его из брюк. Какой изощренно-причудливый, жуткий, злодейский замысел: оставить Филиповича среди ночи на десятиградусном морозе, в белых подштанниках, с подкатывающей к горлу тошнотой, и бежать, размахивая над головой трофеем, точно пиратским флагом. И надо же — эта напасть обрушилась на рассыльного как раз тогда, когда он получил свое первое звание. Тут брюки робко и медленно, словно кисея, сползли к ботинкам.
— Мой дед! — надрывался разбойник (да когда же он наконец до отца доберется или до матушки, с ужасом думал Филипович, о боже, что от меня останется к тому времени!). — Мой дед, — повторил исполин, — был вором, да будет тебе известно. Что он крал и чего не крал — это уж не твоего ума дело, понятно?
— Понятно, — пролепетал Филипович.
— Девок ли, наперстки или брильянты с этот вот кулак — не твое, говорю, дело.
«Хоть бы городовой появился», — в отчаянии взмолился про себя Филипович.
— И за кражу отсидел он три года в вацской тюрьме… А ну, подтяни-ка штаны, законник, свои семейные дела я с голозадыми не обсуждаю.
— У меня, милостивый государь, пуговица оторвалась, — защищался Филипович, опасаясь, что его заденут кулаки, которыми бешено размахивал исполин, и он, на секунду-другую увидев перед собою звездные россыпи Млечного Пути, очнется уже на луне в компании мертвецов в белых саванах и сотканных из теней призраков.
— Взять отца моего — тоже вор был; а что он крал — сливы, мед иль табак, тебя не касается.
— Не касается, — эхом отозвалось вконец перепуганное подобие Антона Ф., секретаря общества ветеранов.
— Он семь лет схлопотал, семь, говорю тебе, крючкотвор, и отсидел их в Сегеде. Теперь за мной очередь! — бухнул гигант себя в грудь, точно молот ударил о наковальню. — Теперь я воровать буду!
— Мне до этого никакого дела нет, — уже привычно пролепетал Ф.
— Болван! — И Филипович влепился в стену, едва не пробив собой кирпично-цементную твердь; в голове у него поднялся трезвон — будто в здании банка, куда проникли грабители, включилась сигнализация.
— Я ограбил швабских банкиров, законник. Вот они, деньги-то, у меня! И знаешь куда я с ними подамся?