Мальчик стоит у окна, за оконной решеткой. Черненький мальчик, отец у него цыган, а мать красивая светловолосая женщина. Особенно красива она по вечерам, когда причесывается перед образом. Расчесывает золотые свои волосы, а глаза у нее черные! Сегодня два года, как умер цыган, отец мальчика; два года сегодня, однако снаружи с дверного косяка не свисает ветка сирени.
«Сегодня папа не сможет ко мне прийти», — думает мальчик.
В прошлом году, когда к дверному косяку еще привязывали ветку сирени и аромат ее не давал мальчику уснуть, как фонарь кладбищенскому сторожу, отец приходил сюда, потому что все цыгане в годовщину своей смерти возвращаются посидеть среди цветов сирени. Только они уже не такие, какими были при жизни, а маленькие, прилетают на пушинках, которые несет ветерок, плачут, молятся, ломают свои крохотные мертвые руки.
Сегодня годовщина, но красивая белокурая мама и знать не хочет об отце мальчика. Теперь электромонтер ей люб, он приносит пиво в больших бутылках, съедает толстые ломти ветчины и волком смотрит на мальчика, если тот не укладывается рано в постель. И малыш, ложась, только молится, молится. Однажды, в глубокой тишине, почудилось ему, будто бритву точат, и он закричал:
— Мамочка, не обижай!
И с тех пор он живет в постоянном страхе. Забивается в угол и — ни звука, даже не чавкает, даже в животе у него не урчит — только все ему кажется, будто гусеница он. Сколько уж раз представлялось мальчику — вот наступили на него, вот растаптывают! Он живет под столом, под кроватью, на донышке стакана с водой, в тени лампы укрытый.
Сейчас бедный сиротка стоит у окна. Он выглядывает из-за решетки и слушает — словно биение собственного сердца, — как отстукивают мгновения часы. Эти часы — его страж, они добрые, хорошие, сотрясаясь жестяным своим телом, они звонким голосом кричат ему:
— Ферике, Ферике, десять часов! Ферике, дверь закрой!
Ферике — сын привратницы, сегодня его опять оставили дома, чтобы было кому следить за входной дверью, гасить свет на лестничной площадке, включать ночной звонок и ту лампочку, которая на миг загорается, когда жильцы, вернувшись домой, нажимают белую кнопку. Часы будят мальчика в половине шестого утра, часы говорят ему в десять: разожги огонь, дитя мое, твоя мать снова сердится. Сердится твоя мать, которая не любит смотреть на тебя, не любит говорить с тобой. Она заводит будильник и лишь через него отдает тебе приказания.
Мальчуган стоит у решетки, вечер синий, а у воздуха мягкие ладони, как у многоопытной вдовы. Воздух поглаживает Ферике по лицу, поглаживает по черным волосенкам. Лето. Летом еще есть какая-то жизнь; летом к Ферике залетают милые бабочки, а иногда и майские жуки или мухи гоняются друг за другом вокруг абажура, и на стене это выглядит, словно тени безумцев. Но зимой из комнаты не выйдешь, зимой ничего нет, только ледяные узоры на окнах, но их нельзя соскребать, и крест рисовать нельзя, и писать слово «черешня».
Черешня это здорово: ее можно съесть, а можно и в в шарики поиграть на кровати. А еще ее можно повесить себе на уши, как вешают цветные ленты на лошадиные уши кучера.
Вот издалека слышится гром; и совсем это не лето разбрасывает свои молнии, не осколки облаков валятся вниз, и не обрушилось небо. Просто это кто-то большой и сильный — он даже палинку пить умеет — хватает маленькую пушку, подкидывает ее кверху, вот пушка и грохочет на ярмарке. Возле них сейчас ярмарка: на улице наставили много-много шатров, кто-то крутит медный цилиндр на огне, и машинка выдувает сахарную вату. Там мама развлекается с электромонтером. И еще там цирк есть, а в нем настоящий лев и борцы…
Звенит будильник. Без пяти десять. Ферике берет ключ от подъезда — теперь нужно выглянуть, понаблюдать за другими привратниками. За полицейским, который в это время всегда выходит в белой рубахе, и за женой Гробека — она, прислонясь к косяку, все вяжет и вяжет крючком. Потом Ферике вслед за другими привратниками тоже запрет дверь. А если придет после этого домой жилец и даст деньги, надо взять их и аккуратно положить на стол, ведь на другой день мама спросит, какой жилец когда домой вернулся.
Одному лишь радуется Ферике, зато очень радуется. Тому, что прошло время долгих дождей, когда улица утопала в грязи. Ведь жильцы — они такие; ужасно грязь любят. Ни за что на свете ноги не вытрут, пускай себе привратница надрывается. Ох и пачкают жильцы лестницу, что толку класть им под ноги скребок, толстую тряпку, ветхий коврик. Нечего, пусть привратница мучается, пусть каждый день все четыре этажа моет.
А сколько Ферике приходилось тренироваться, ноги вытирать!