Женщина ответила ему: «Я делаю то, что ты мне велишь; я не знаю, как мне с тобою быть; ты сказал, чтобы я совсем не клала туда соли, я так и сделала».
Муж говорит ей: «Я хотел сказать, чтобы ты положила ее немножко».
А жена отвечает: «А если бы я положила в нее соли, ты бы отколотил меня, как вчера. Я совсем не могу понять тебя! С сегодняшнего дня записывай мне то, что я по-твоему должна делать; я буду справляться там насчет того, как мне поступать».
– «Смотрите-ка, – сказал на это муж, – и ей еще не стыдно! Я насилу удерживаюсь, чтобы не дать тебе здоровенную оплеуху!»
Жена надулась и чтобы не повторилось то, что случилось накануне, сочла за лучшее промолчать. Каподока, поев сколько мог, сказал ей: «Теперь я больше не стану говорить тебе ни соли, ни не соли; ты должна знать меня; когда я увижу, что пища не но мне, то уж буду знать, что мне делать».
Жена пожала плечами, а муж ушел в мастерскую. Бонамико, который слышал каждое слово, на следующее утро поместился на обычном месте с солью и трубочкой. Это был четверг, а по таким дням редко кто не покупает хоть немного мяса, проработав всю неделю, как этот Каподока. В ночь со среды на четверг Бонамико плохо спалось из-за шума прялки и, как только на рассвете шум этот умолк, – потому что женщина собралась мочить мясо и, взяв горшок, стала щипать ножом лучину, чтобы развести огонь, – Бонамико приготовился с солью и трубочкой в руках и, улучив минуту, насолил похлебку так, что если во второй раз он насыпал соли больше, чем в первый, то в третий всыпал туда еще в три раза больше. И он сделал это по двум причинам после девяти часов: во-первых, потому, что женщина до самых девяти часов только и делала, что пробовала похлебку, кладя в нее соли в меру и приговаривая: – «Теперь я погляжу, побывает ли сегодняшним утром враг божий в этом горшке?» Вторая причина состояла в том, что каждое утро, когда в соседней церкви звонили к возношению даров, женщина бегала поклониться им и запирала дверь, так что к этому часу проба была окончена и он мог отлично насолить похлебку.
Когда он все это проделал и настал час обеда, Каподока вернулся домой и уселся за стол. Был подан обед и как только он принялся есть, то начал так шуметь, кричать и колотить жену, что сбежался весь квартал, причем каждый говорил свое. Каподока же так разозлился на жену, что совсем вышел из себя. Но вот явился Бонамико и, подойдя к нему, успокоил его, говоря: «Я уже много раз толковал тебе, что эта ночная работа, которую ты заставляешь делать жену, и есть причина всего этого зла. Подобная же история случилась однажды с одним моим приятелем, и если бы он не отказался от работы по ночам, то никогда не мог бы есть ничего такого, что бы ему нравилось. Пресвятая Мария! Неужели у тебя такая нужда, что ты не можешь обойтись без ночной работы?»
Трудно было умерить бешенство Каподоки, готового убить свою жену. Наконец, он пригрозил ей при всех соседях, что, если только она когда-либо поднимется ночью для работы, он сыграет с ней такую шутку, что она уснет навеки. Жена из страха больше года не работала по ночам, и Бонамико мог спать, сколько ему заблагорассудится. Но четырнадцать месяцев спустя, когда история эта почти совсем забылась, женщина вновь начала прясть по ночам, а Бонамико, который не сжег трубки, повторил свою проделку; в то время, как Каподока принялся снова колотить жену, Бонамико стал потихоньку вселять в шерстобита все большую уверенность, что в течение долгого времени, пока жена его не работала ночью, похлебка оказывалась всегда посоленной в меру; Каподоке довод этот показался очень правильным, и он угрозами и лаской добился того, что жена его перестала прясть по ночам и зажила с мужем в мире, избавив себя от утомительнейшего вставанья каждую ночь, как она это делала раньше. Бонамико же мог спать, не просыпаясь больше от назойливого шума прялки.